Но далеко не всегда эти балы и маскарады доставляли молодой женщине удовольствие. Точнее, цель праздников была доставить удовольствие лишь одному человеку – императрице. Все остальные обязаны были изображать радость несмотря ни на что: даже больной Екатерине частенько приходилось подниматься с постели, одеваться и принимать участие в веселье. Она не противилась. «Я взяла себе за непоколебимое правило ни на что и ни в каком случае не претендовать и во всем сообразоваться с волей императрицы и делать, что мне прикажут», – писала Екатерина.
Смерть родителя
16 марта 1747 года в возрасте 56 лет умер отец Екатерины. Известие об этом несчастье она получила незадолго до великого поста. Целую неделю девушка плакала, а потом к ней пришла статс-дама Мария Симоновна Чоглокова, особа очень грубая, злая, капризная и корыстная, и запретила плакать, объявив, что императрица приказывает перестать горевать, потому что отец Екатерины королем не был. Опешившая Екатерина возразила:
– Это правда, что он не король, но ведь он мне отец!
Но Чоглокова была неумолима:
– Великой княгине не подобает долее оплакивать отца, который не был королем.
Постановили, что Екатерина покажется на публике в следующее воскресенье и будет носить траур в течение шести недель. Но даже тут молодую женщину ждала западня: императрице наговорили, что Екатерина находит странным, что иностранные послы не выразили ей соболезнований по случаю кончины ее отца. И тут же ей снова напомнили, что раз отец ее королем не был, ни на какие соболезнования она рассчитывать не может.
Верховая езда
Одним из доступных молодой даме развлечений стала верховая езда. Екатерина прекрасно держалась в седле, как в дамском, так и в мужском. Она отдалась этому увлечению со всей страстью: вставала в 6 часов утра, одевалась по-мужски и шла в сад, где распорядилась отвести себе площадку на открытом воздухе, которая служила манежем. Там она занималась, делая быстрые успехи.
Екатерина придумала седла, на которых можно было сидеть и по-мужски, и по-женски. Когда спрашивали у берейторов, как ездит великая княгиня они отвечали: «На дамском седле, согласно с волей императрицы». И они не лгали: хитрая Екатерина перекидывала ногу по-мужски только когда была уверена, что ее не выдадут.
Что касается самих берейторов, то они находили, что для дамы менее рискованно ездить по-мужски, нежели на дамском седле, которое они ненавидели, боясь всегда какого-нибудь несчастного случая, за который их потом могли обвинить. К охоте великая княгиня была равнодушна, но она любила ускакать куда-нибудь одна, прихватив с собой книгу, и почитать в уединении, на природе.
Проблемы с жильем
Но может быть одиночество и необходимость приноравливаться под непростые характеры окружающих искупалась комфортом и удобствами дворцовой жизни? А вот и нет! Историки порой называют елизаветинское время «золоченой нищетой»: при показной роскоши дворцы часто были крайне неудобны, грязны и даже опасны для жизни. Строили их обычно наспех.
Архитектор Растрелли в беседе с одним шведом «жаловался на русских, желающих иметь всякое здание готовым как можно скорее… Если архитектор отвечает, что на это потребуется, скажем, шесть месяцев и двести работников ежедневно, то следует приказ собрать тысячу двести человек, с тем чтобы здание было выстроено за месяц[9]». Конечно, при такой спешке косяков и огрехов во внешне нарядной постройке насчитывалось немало.
Екатерине приходилось жить в крайне стесненных условиях. Как-то в Москве осенью великокняжескую чету поместили в новом флигеле. Строили из свежего дерева, которое спустя короткое время рассохлось и пошло трещинами. Во время дождей вода текла с обшивок и все комнаты были необычайно сырыми.
У каждой титулованной особы было множество слуг, и их надо было где-то размещать. А дворцы не всегда были для этого приспособлены! Просторным и удобным в Петербурге был лишь Летний дворец на Фонтанке, архитектора Растрелли. Цокольный этаж дворца был из серого камня, а жилой – деревянным. Растрелли писал: «Здание имело более ста шестидесяти апартаментов, включая церковь, зал и галереи. Все было украшено зеркалами и богатой скульптурой, равно, как и новый сад, украшенный прекрасными фонтанами…»
Но в холодное время года двору приходилось переезжать в Зимний дворец, располагавшийся на Невском проспекте. А этот дворец был куда более тесным. Как-то в комнате, которая должна была служить Екатерине уборной, то есть комнатой для одевания и причесывания, поместили камер-юнгфер и камер-фрау с их служанками – всего семнадцать человек. Единственный выход из этой перенаселенной комнаты вел через спальню Екатерины, и ее то и дело беспокоили. Все, что она могла сделать, это оградить свою постель большой ширмой.