Что же убивает у этой умной, рано развившейся, темпераментной юной девушки первые нежные весенние порывы чувств? Конечно, она находится под строгим надзором, и ни чтение сентиментальных романов, ни беседы со старой девой Кардель не могут особенно разжигать ее фантазию. Но разве воображение молодой здоровой девушки нуждается в специальных стимулах? Разве недостаточно разговоров о предстоящем браке, постоянного цитирования имен женихов для того, чтобы в девушке пробудилось вполне естественное, хотя бы абсолютно беспристрастное, неясное чувство любовного томления, страстного влечения?
В том-то и дело, что все ее существо всецело охвачено одним страстным желанием – скрытой борьбой с матерью, и ее главной целью является поскорее закончить эту борьбу блестящей победой. Так как она мыслит вполне трезво и реально, то знает, что победа эта может быть одержана единственным путем: необходимо найти мужа, который единым взмахом вырвал бы ее из ненавистной ей окружающей ее среды и вознес высоко над тем общественным положением, которое занимает мать. Только тот будет для нее "подходящим супругом", который возложит на ее голову корону, во сто крат более великолепную, чем скромная корона Цербстского княжества. Ее сокровенное честолюбие влечет ее, правда, к значительно более далеким целям: к звездам, к бессмертию, к неповторяемому. Но ближайшей непосредственной целью ее честолюбия является победа над матерью.
Подтверждением правильности вышесказанного является то единственное маленькое любовное приключение, которое испытала София в Цербсте. Единственный раз дело выглядит так, как будто волнующаяся юная кровь вот-вот затуманит ясность ее взора, направленного на определенную великую цель. Существует один-единственный человек, с которым она все же обменялась несколькими поцелуями и которому даже обещала стать впоследствии его женой. Простая ли здесь случайность, что этот человек был братом ее матери? "Моя мать стала теперь гораздо больше заботиться обо мне. Она уже видела во мне свою будущую belle soeur".
Это единственный случай в жизни Софии, когда маленькое, находящееся под рукой честолюбие грозит опасностью ее великим отдаленным честолюбивым планам. Но имеем ли мы здесь и впрямь дело с реальной опасностью? Неужели же София действительно была готова выйти замуж за принца Георга-Людвига, "маленького соседнего владетельного князька", только для того, чтобы стать свояченицей своей матери? Возможно, что и так. Но ей повезло: прежде чем дело дошло до решительных слов или действий, на авансцену выступает совершено иной брачный проект.
Ей всегда и во всем везет. Она несчастный ребенок, да и впоследствии ей суждено часто быть несчастной. Но ей все же везет, хотя подобное утверждение и может показаться парадоксальным.
Она несчастна, что родилась девочкой, но только в качестве девочки может она перепрыгнуть единым скачком ограду маленького немецкого княжества. Будь она мальчиком, она была бы, пожалуй, любимчиком матери, но впоследствии стала бы только законным преемником отца в управлении Цербстским княжеством.
Ее воспитание лишено любви и направлено в совершенно не соответствующую ее истинному предназначению сторону. Но впоследствии выяснится, что никакое иное воспитание не могло бы развить в ней тех качеств и способностей, которые ей окажутся в будущем особенно необходимыми. Мы знаем ведь, как обычно воспитываются будущие императрицы: они подрастают, не зная настоящего детства, тщательно оберегаемые от всякого сурового дуновения реальной жизни, вскормленные готовыми суждениями. А принцесса София играла в городском саду с детьми простых обывателей и в этих играх научилась завоевывать себе место собственными усилиями и удерживать свое завоеванное положение только собственными заслугами. Она чувствовала себя в этом городском саду лучше, чем при дворе своей капризной матери, – впоследствии, в решающие моменты ее жизни, она будет искать и постоянно находить поддержку у простых людей, мелких служащих и солдат. Никогда не была бы она в состоянии с такой уверенностью привлекать к себе этих простых людей, если бы воспитывалась в целях властвования над ними.
Она несчастна, потому что ее мать относится к ней без любви и несправедливо. Ее величайшее счастье именно в том, что она уже с детства приучается относиться критически к своей матери. Мы увидим в дальнейшем, как бы она быстро заблудилась в чаще русского двора, явись она на свою вторую родину преисполненной доверия и почтительности, а не чувств глубочайшего протеста против матери.
Она научилась очень немногому у своих преподавателей, но бесконечно многому в борьбе со своей матерью, значительно более важному и полезному, чем то, что можно извлечь из всех книг мира. Она научилась молчать и скрывать свои мысли и свои чувства, она научилась переносить унижения, не принижаясь.
И когда к ней подходит извне большое счастье, она оказывается внутренне превосходно к нему подготовленной.
Глава II. Великие смотрины
Первое января 1744 года. Набожный Христиан-Август и вся его семья начинают новый год с торжественного богослужения в Цербстской дворцовой часовне. По окончании молебствия усаживаются за праздничный стол, как вдруг княгине докладывают, что на ее имя пришла эстафета из Берлина.
Это совершенно необычайное событие, и она, снедаемая естественным любопытством, требует, чтобы ей немедленно принесли письмо. Реальность превосходит все ее ожидания. Письмо оказывается из Петербурга, от Брюм-мера, обер-гофмейстера великого князя Петра Федоровича. Вот что написано в этом письме:
"…На протяжении тех двух лет, которые я имел счастье провести при здешнем дворе, я часто имел случай рассказывать ее императорскому величеству о вашей светлости и ваших выдающихся достоинствах. Я долго старался и затратил немало усилий на то, чтобы довести дело до благополучного конца. Хоть оно обошлось и не без трудностей, но я все же думаю и надеюсь, что мне удалось найти то, что составит и вполне закрепит счастье вашей семьи. Могу сказать без хвастовства, что я лично сделал в этом отношении все, что могли ждать ваша светлость от моей преданности и моего старания. Теперь вашей светлости предоставляется возможность уже самой приложить свою руку к тому делу, которое с успехом начато мною…
По личному повелению ее императорского величества я имею честь довести до вашего сведения, что императрица желает, чтобы ваша светлость, в сопровождении вашей старшей дочери, не теряя времени, пожаловали в Россию, в тот город, где ныне пребывает царский двор. Ваша светлость слишком прозорливы для того, чтобы не понять истинного смысла того нетерпения, с которым ее императорское величество желали бы видеть здесь вас и принцессу, дочь вашу, о которой молва рассказывает столько хорошего. Бывают случаи, когда глас народа воистину является гласом Божиим…
Дабы ваша светлость могли подробно осведомиться о всех обстоятельствах, имеющих отношение к настоящему делу, я имею честь доложить, что король Прусский посвящен в тайну. Ваша светлость может, следовательно, смотря по собственному благоусмотрению, поговорить или не переговорить с ним на эту тему…
Ее императорское величество только что изволили позвать меня и повелели мне еще раз просить вашу светлость по возможности ускорить приезд ваш сюда…"
В этом письме не содержится ничего определенного относительно истинной цели поездки. Но Иоганна, несомненно, немедленно сообразила, в чем дело, а если бы не сообразила, то недоумение ее было рассеяно через несколько часов новой эстафетой, доставившей письмо от Фридриха Прусского.
"Я не стану дольше скрывать, – пишет между прочим Фридрих, – что при том уважении, которое я питаю к вам и к принцессе, вашей дочери, я всегда желал подготовить для нее какое-нибудь из ряда вон выходящее счастье. Вот мне и пришло в голову, нельзя ли было бы обвенчать ее с ее кузеном третьей степени, русским великим князем".
Может показаться странным, что оба письма адресованы Иоганне-Елизавете, а не главе семьи, ее супругу Христиану-Августу. Может показаться несколько удивительным и то обстоятельство, что письмо Брюммера, несмотря на чрезвычайно подобострастный его тон, гораздо больше напоминает передачу приказа, чем сватовство. Но оба эти факта просто соответствуют истинному положению вещей: как в Петербурге, так и в Берлине считаются с фамильным честолюбием и раболепием Иоганны и рассчитывают на то, что она в случае надобности сумеет справиться с противодействием своего тяжеловесного супруга. Эти соображения оказываются правильными.