– Эти люди желают, чтобы им летели жареные голуби в рот. Они большие герои на словах, но в действительности и воды не замутят.
Как бы то ни было, а именно "эти люди" редактируют выходящую по-французски официальную "Петербургскую газету", и она во все большей степени принимает характер периодически выходящего памфлета, направленного против якобинства.
Но парижские газеты сначала беспрепятственно доставляются их русским подписчикам – эти абоненты почти исключительно русские аристократы, и Екатерина убеждена, что естественное отвращение дворян к господству черни только возрастет под влиянием печатающихся в этих газетах известий о творящемся во Франции. Только после того, как в "Монитер" начинают высмеивать великого князя Павла Петровича, Екатерина подвергает французские газеты строгой цензуре, ибо ей кажется, что подрываются династические чувства в России.
Однако тот номер, в котором напечатаны резкие выпады против нее самой, она пропускает.
– Это касается только меня лично, – говорит она, как если бы ее особа стояла выше абстрактной идеи монарха и не боялась никаких оскорблений.
Екатерина проделала весь путь революционного мышления ее культурных современников – просвещение, гуманизм, либерализм (как проделали его, к слову сказать, и Фридрих Великий, и Иосиф II, которые только умерли прежде, чем для них выяснилась необходимость действовать), до тех пор, пока это являлось, так сказать, частным делом аристократии, теорией, академическими вопросами. Теперь, когда парижская чернь переходит от теории к практике, воплощает мысли в действия, которые не могут не казаться Екатерине преступными, она вступает в весьма бесславную борьбу с печатным словом.
Она, к сожалению, не ограничивается литературной полемикой с Радищевым по поводу его книги "Путешествие из Петербурга в Москву", но и предает его суду, который приговаривает его к смертной казни (заменяемой, впрочем, по высочайшему повелению пожизненным изгнанием).
Еще большим гротеском является дело ее бывшего сотрудника Новикова, приговоренного к пятнадцати годам заключения в Шлиссельбургской крепости за распространение тех "мятежных" писаний, за перевод которых она сама уплачивала ему в свое время ежегодное вознаграждение. Правда, Новиков вместе с тем гроссмейстер московской масонской ложи и глава мартинистов. Екатерина никогда не любила масонов (да и как могла она любить движение, исключавшее женщин?!), она всегда издевалась над ними, видела в них только шарлатанов или дураков, написала три комедии, в которых они выставлялись в самом смешном виде, однако все же презрительно терпела их, как и другие мистические ордена, с которыми масоны поддерживали связь. Но теперь дело приняло иной оборот, и все кажется ей подозрительным. Узнав, что главари якобинцев масоны, все масоны становятся в ее глазах якобинцами.
Так как некоторые масоны являются в то же время мартинистами, то и мартинисты почитаются якобинцами, ложи их закрываются, типографии уничтожаются, сжигаются сотни подозрительных изданий, и начинает вовсю работать пресловутая Тайная канцелярия, в которой убеждения выясняются при помощи ударов кнута, а свободная мысль топчется ногами.
Вследствие огромного расстояния, отделяющего Россию от Франции, все эти мероприятия кажутся преувеличенными, и страх Екатерины являлся бы совершенно непонятным, не будь тут сознательного маневра. У Екатерины имеются свои особые основания преувеличивать якобинскую опасность. Она не была бы тем, кем всегда являлась в действительности, если бы не усмотрела сразу же во французских событиях всех тех возможностей, из которых удается извлечь выгоды для русской политики.
Франция вышла из состава европейского оркестра, она слишком занята сама собой, и все прочие державы заняты ею. Турция, лишившись своего самого могущественного покровителя, не в состоянии привлечь к себе в этот тревожный момент внимание мира и вынуждена уступить России все северное побережье Черного моря.
Дальнейшим последствием охватившей Францию разрухи является второй, а затем и третий раздел Польши. Между французской революцией и восстанием Польши против русской тирании есть, конечно, известная духовная связь, и Екатерине, во всяком случае, легко обосновать существованием этой связи отправку своих войск в Польшу.
Чем старше становится Екатерина, тем более явно и безудержно выступает наружу ее страсть к расширению своих владений. Она не перестает науськивать Европу на борьбу с Францией. Внезапная смерть австрийского императора, убийство шведского короля Густава являются в ее толковании деяниями якобинцев, и она утверждает, что ее собственной жизни беспрестанно грозит опасность со стороны убийц, подсылаемых ужасным Робеспьером. Она осыпает берлинский двор оскорблениями за то, что он вступает в переговоры "с убийцами и мятежниками", и невероятно негодует по поводу Базельского мира. "Заключать договоры с цареубийцами, – пишет она, – это значит поддерживать мужество новых цареубийц".
Когда Австрия хочет приостановить военные действия против Франции, Екатерина несказанно возмущена и утверждает, что с французами необходимо поступать так, как в свое время поступили ее генералы с разбойничьими шайками Пугачева: уничтожать всех, кто будет задержан с оружием в руках. Двадцати тысяч казаков достаточно, заявляет она, чтобы образумить мятежников и реставрировать во Франции монархию.
Но она не посылает во Францию ни своих генералов, ни своих казаков. Ей необходимо расправиться с последней вспышкой польского патриотизма, подавить восстание Костюшки. Во имя восстановления порядка ее войска занимают Польшу. Во имя порядка, которого он не умеет поддержать, Станислав понуждается к отречению от престола, во имя порядка Польша исчезает с географической карты в качестве самостоятельного государства.
Вместе с уничтожением Польши получает окончательное решение и курляндский вопрос: Курляндия являлась до той поры ленным владением Польши. Достаточно одного полка, чтобы свергнуть сына покойного Бирона и превратить Курляндию в провинцию России, чем, в сущности, только легализуется то положение, которое де факто существует уже на протяжении тридцати лет.
Все эти территориальные присоединения не обошлись, разумеется, без сложных переговоров с соседними державами – Пруссией и Австрией. Из-за каждой квадратной мили земли торговались вовсю, и так как политические аргументы являются убедительными лишь в том случае, если они поддерживаются штыками, то как Пруссии, так и Австрии пришлось увести немало войск с западного фронта.
Та недоверчивость и подозрительность, с которой относились друг к другу три легитимистские державы при разрешении восточного вопроса, послужили далеко не последней причиной их неудач в борьбе с Францией. Нельзя не отметить следующего, не лишенного внутренней логики, исторического гротеска: Екатерина разжигала борьбу против французской революции с той целью, чтобы ей не мешали завладеть Польшей, но вследствие той зависти, которой не могли не вызвать ее территориальные завоевания в Польше, она ослабила активность реакции, раздробила ее и сыграла, таким образом, роль ангела-покровителя французской революции.
Достигнув шестидесятипятилетнего возраста, Екатерина осуществила программу своего великого вдохновителя Петра: она владеет Балтийским и Черным морями, русские границы продвинуты далеко на запад. Она могла бы удовлетвориться этим и отдохнуть. Но она не в состоянии так поступить. Ни одна из черт ее характера не смягчилась, ничто в ней не утихомирилось, ее честолюбие все еще так же ненасытно.
– Если бы я могла дожить до ста лет, – говорит она Державину, – то объединила бы всю Европу под русским скипетром. Но я, во всяком случае, не хочу умереть раньше, чем мне удастся прогнать турок из Константинополя, сломать гордыню китайцев и завязать торговые сношения с Индией.
Она ни за что не хочет умереть. Жизнь осуществляла до сих пор все ее желания. Ей кажется, что она не может умереть до тех пор, пока у нее еще есть неисполненные желания. После своих бесчисленных успехов она думает, что может господствовать над таинственными законами судьбы и диктовать свою волю звездам.