– Долго вам пришлось ожидать, на сей раз?
– Отнюдь! Не успел я прийти, как тут же был встречен. Князь Потемкин сам вышел ко мне. Он был напудрен, в синем камзоле с галунами. Принял меня в своем кабинете. Я помню каждую минуту разговора. Сначала мы обменялись обычными приветствиями, незначительными вопросами. Говорил он принужденно, и я уже было собрался распрощаться, но вдруг князь заговорил об Американской войне, о тамошних событиях и о возможном будущем сей республики.
– Что именно? – с удивлением полюбопытствовал Колиньер.
– Потом, друг мой, потом! Сей разговор забрал около получаса. Он заинтересовался моим американским орденом Цинцинната и стал расспрашивать, что за орден, какого братства или общества, кто его учредил. Целый час мы проговорили о разных русских и европейских орденах. Словом, проговорили более двух часов! С самим князем Потемкиным!
– Два часа! Невероятно! – воскликнул Колиньер и, подскочив со своего стула, заходил по комнате, потирая руки. – Даст Бог, сменит он гнев на милость! – сказал он и осенил себя крестом. – Тогда вы сумеете добиться договора о торговых отношений не хуже, нежели у англичан… Вы, знаете, Луи, он частый гость обер-шталмейстера Льва Нарышкина, большого весельчака, любимца императрицы…
И Колиньер поведал де Сегюру все, что знал об оном вельможе. – Сказывают, наш прежний посол де Корберон, был в самых тесных дружеских отношениях с графом Львом Нарышкиным. А князь Потемкин часто бывает там, понеже они друзья.
Де Сегюр от многих был наслышан о беспримерном гостеприимстве обер-шталмейстера графа Нарышкина. Посему, при первом удобном случае, он вместе с графом Кобенцелем направился посмотреть, что из себя представляет его дом.
И в самом деле, друзья увидели Потемкина, сидящим с красивой барышней вдвоем в отдалении от других. Когда сели за ужин, князя Потемкина не увидели за общим столом. Оказалось, что ему накрывали в отдельной комнате, куда он приглашал несколько человек, не более шести из своих знакомых. Де Сегюру непременно захотелось оказаться среди них. Не прошло и месяца, как он того добился.
Де Сегюр нашел уязвимую пяту военного министра. Он много говорил с ним на религиозную тему, о разночтениях, касательно православия и, в целом, христианства, имевших место в Европе и на Востоке. Поистине, князь мог об том говорить часами! В скорости, на сей почве, Светлейший князь стал относиться к графу де Сегюру, как к близкому другу.
– И занятный же, сей французский посол, – делился с императрицей князь Потемкин, склонив голову и улыбаясь сам себе.
Екатерина заинтересованно полюбопытствовала:
– Занятный? Чем же он тебя позабавил, князюшка?
– Сегодни он пригласил меня отобедать у себя. Ну и учудил – все были при параде, а он вышел к нам попросту в сюртуке.
Екатерина от удивления долго не опускала поднятые брови. – Как сие могло случиться, на него таковое не похоже!
В сюртуке? – она весело рассмеялась. – Сей француз – еще тот озорник!
Князь криво улыбнулся:
– Согласен, озорник, матушка. Де Сегюр, оказывается, воевал в Америке, за Соединенные Штаты. Имеет орден.
– Ведаю. И в самом деле, герой! В свои тридцать лет уже толико повидал… пороху понюхал.
– Точно, всего навидался. Смелый француз! И мне не побоялся отомстить.
– Тебе? Как же?
– Неделю назад я пригласил его среди других и вышел к обеду в сюртуке. Не понравилось, чай, ему мое озорство.
Екатерина паки звонко рассмеялась.
– Вот впредь неповадно будет тебе, Светлейший князь, в таком виде встречать добрых людей! Нравится он мне, понеже на тебя похож, любезный мой, Григорий Александрович.
Потемкин поднял склоненную голову. Императрица смотрела на него с нежностью. Светлейший подошел к руке. Вдруг, сами себе удивляясь, они обнялись.
Все еще пребывая в унынии, после смерти незабвенного Александра Ланского, не желая никаких развлечений: ни балов, ни театров, ни приемов, Екатерина паче уделяла времени для дел связанных с законотворчеством. Познакомившись с делом казненного князя Артемия Волынского, имевшим место при императрице Анне Иоанновне, она еще больше уверилась в своей правоте о пытках над людьми во время следствия. Она писала касательно дела князя Волынского:
«Из дела сего видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до пытки все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке утверждали все, что злодеи хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодною кровию: всякий пытанный в горячке сам уже не знает, что говорит».