Многие помещики вполне гуманно относились к своим крепостным, но мало кто из них осознавал, что рабство не является естественным состоянием крестьян. Если крепостной бежал, хозяин мог силой возвратить его. Поимка крепостных была жестоким, но хорошо оплачиваемым занятием. Даже наиболее здравомыслящие помещики регулярно наказывали своих крестьян, в том числе с помощью кнута, но, разумеется, не имели права их казнить. В 1758 году князь Щербатов в инструкции своим приказчикам писал: «Наказание должно крестьянем, дворовым и всем протчим чинить при рассуждении вины батогами… Однако должно осторожно поступать, дабы смертного убийства не учинить или бы не изувечить. И для того толстой палкой по голове, по рукам и по ногам не бить. А когда случится такое наказание, что должно палкой наказывать, то, велев его наклоня, бить по спине, а лучше сечь батогами по спине и ниже, ибо наказание чувствительнее будет, а крестьянин не изувечится».
Государственная система давала широкий простор для злоупотреблений. В своих мемуарах Екатерина вспоминала, что в большинстве московских поместий имелись «железные ошейники, цепи и разные другие инструменты для пытки при малейшей провинности». В покоях одной старой дворянки, к примеру, имелась тёмная клетка, где она держала крепостную девку, умевшую ухаживать за её волосами. Причина этого проста: старая карга стремилась скрыть от окружающих, что вынуждена носить парики [25].
Абсолютная власть помещика над крепостными иногда проявлялась в пытках в духе Синей Бороды, причём самые страшные бесчинства совершила женщина (хотя, возможно, только из-за пола потерпевшие и смогли на неё пожаловаться). Разумеется, власти довольно долгое время закрывали глаза на её злодеяния. Происходило всё это не в какой-то удалённой губернии, а в Москве. Двадцатипятилетняя Дарья Николаевна Салтыкова, прозванная «людоедкой», получала садистское удовольствие, истязая своих крепостных: она избивала поленом и скалкой сотни крестьян, а 138 девушек убила, предположительно нанеся увечья их гениталиям. Когда в начале правления Екатерины её наконец арестовали, императрица, заинтересованная в поддержке дворянства, была вынуждена с осторожностью избрать наказание для «людоедки». Её нельзя было казнить, поскольку в 1754 году императрица Елизавета отменила смертную казнь (за исключением случаев государственной измены), поэтому Салтыкову приковали к столбу на московском эшафоте, где она должна была стоять на протяжении часа, а на шее её висел лист с надписью «Мучительница и душегубица». Весь город глазел на неё: в то время серийные убийцы встречались редко. Затем «людоедка» была осуждена на пожизненное заключение в монастырской подземной темнице. Но её жестокость была исключением, а не правилом [26].
Такой была жизнь русского села, и таким был мир Гриши Потёмкина. Привычки, сложившиеся в чижовском детстве, навсегда остались с ним. Мы с лёгкостью можем представить, как он бежит вместе с крестьянскими детьми по лугам, где ещё не убрано сено, или жуёт репу и редиску, которыми он любил лакомиться и впоследствии в покоях императрицы. Неудивительно, что в Санкт-Петербурге, в утончённом вольтерьянском кругу придворных говорили, что он – подлинное дитя земли русской.
В 1746 году в возрасте семидесяти четырёх лет умер его отец, и идиллическая жизнь закончилась. Шестилетний Гриша Потёмкин унаследовал имение и крепостных, но это было жалкое наследство. Повторно овдовев в сорок два года, его мать с шестью детьми на руках не могла сводить концы с концами в Чижове. Беззаботная экстравагантность взрослой жизни Григория удивительна для человека, на долю которого выпали денежные затруднения, но ведь ему не пришлось испытать по-настоящему мучительной нужды. Позднее он пожаловал родительское поместье своей сестре Елене и её мужу Василию Энгельгардту. Они построили особняк на месте деревянной усадьбы и воздвигли роскошную церковь на крестьянской стороне села в честь Светлейшего князя – самого знаменитого члена семейства [27].
Дарья Потёмкина была амбициозна. Григорий не мог рассчитывать на удачную карьеру, затерявшись в захолустной деревушке, как иголка в огромном стоге сена России. У Дарьи не было связей в новой столице государства, Санкт-Петербурге, однако в старой столице ещё оставались знакомые, и вскоре семья двинулась в Москву[10].
Первым московским впечатлением Гриши Потёмкина, наверное, стали городские башни. Москва, расположенная в самом центре Российской империи, была полной противоположностью Санкт-Петербурга, новой столицы Петра Великого. Если Северная Венеция служила окном в Европу, то Москва – была подземным ходом в глубину древних ксенофобских русских традиций. Её угрюмая и напыщенная монументальность беспокоила недалёких европейцев: «Особенно броское и уродливое впечатление в Москве производят её шпили: квадратные нашлёпки из разноцветных кирпичей и золочёные верхушки придают городу весьма готический вид», писала гостья из Англии. В самом деле, хотя город строился вокруг неприступной средневековой кремлёвской крепости и ярких луковичных куполов храма Василия Блаженного, его изогнутые, узкие и тёмные улицы и дворы были такими же мрачными, как и предрассудки староверов. Европейцы считали, что Москва совсем не похожа на западный город. «Не могу сказать, что Москва похожа на что-либо, кроме деревни или нескольких деревень, соединённых вместе». Другой путешественник, глядя на дворянские особняки и крытые соломой дома бедняков, подумал, что городские здания выглядят, как будто их всех свезли сюда на колесах [28].
10
До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).