Он также записался в Московский университет, где числился среди первых учеников по греческому языку и священной истории [32]. Некоторые университетские друзья останутся с ним на всю жизнь. Студенты носили униформу – зелёные кафтаны с красными обшлагами. Университет был основан совсем недавно. Современник Потёмкина Денис Фонвизин в «Чистосердечном признании в делах моих и помышлениях» вспоминал, как они с братом оказались одними из первых студентов. Как и Потёмкин, они родились в семье бедных дворян, которые не могли себе позволить нанять детям частных учителей. Новый университет пребывал в хаосе: «Учились мы весьма беспорядочно… причиною тому… нерадение и пьянство учителей» [33]. Фонвизин писал, что иностранные языки если и преподавались, то совершенно отвратительно. Документы Потёмкина погибли в пожаре 1812 года, но нам известно, что он несомненно многому выучился, возможно, благодаря своим друзьям-священникам.
Распущенность педагогического состава, впрочем, для Потёмкина не имела значения, поскольку он обожал читать (хотя позднее злые языки говорили, что он не прочёл ни одной книги). Навещая деревенских родственников, он всё время проводил в библиотеке и даже засыпал под бильярдным столом в обнимку с книгой [34]. Однажды Потёмкин попросил одного из своих друзей Ермила Кострова одолжить ему десять книг. Когда Потёмкин вернул их, Костров не поверил, что их можно было так быстро прочесть. Потёмкин ответил, что прочитал все от корки до корки: «Если не веришь мне, проверь!» – так он смог убедить Кострова. Когда другой студент по фамилии Афонин дал Потёмкину свежее издание «Естественной истории» Бюффона, тот через день вернул книгу и поразил Афонина доскональным знанием всех её подробностей [35].
Вскоре на Потёмкина обратил внимание ещё один влиятельный покровитель. В 1757 году он получил университетскую золотую медаль благодаря своим выдающимся познаниям в греческом языке и богословии, чем произвёл впечатление на одного из чиновников императорского двора в Санкт-Петербурге. Иван Иванович Шувалов, образованный и интеллигентный основатель и куратор Московского университета, был молод и благодушен; со своим круглым лицом он был похож на нежного эльфа. Он был любовником и одним из ближайших советников императрицы Елизаветы, которая была старше его на восемнадцать лет, но при этом вел себя необычайно скромно. В июне того года Шувалов приказал университету выбрать двенадцать лучших студентов и отправить их в Санкт-Петербург. Потёмкина и ещё одиннадцать человек спешно снарядили в столицу, где сам Шувалов встретил их, проводил в Зимний дворец и представил императрице Всероссийской. Это был первый визит Потёмкина в Петербург.
По сравнению с Санкт-Петербургом даже Москва казалась захолустьем. В 1703 году на землях, формально еще принадлежавших шведам, на заболоченных берегах и островах в устье реки Невы, Пётр Великий основал свой «парадиз». Когда он наконец нанёс поражение Карлу XVII в Полтавской битве, то прежде всего почувствовал радость за Санкт-Петербург, отныне находившийся в безопасности. В 1712 году город стал официальной столицей. Тысячи крепостных погибли, забивая сваи и выкачивая воду на этой огромной строительной площадке, поскольку царь спешил как можно скорее воплотить свой проект в жизнь. Теперь это был красивый город с населением в 100 000 человек, и его набережные украшали величественные дворцы: на северной стороне стояли Петропавловская крепость и дворец из красного кирпича, принадлежавший раньше фавориту Петра князю Меншикову. Почти напротив располагались Зимний дворец, Адмиралтейство и несколько дворянских особняков. Поразительно широкие петербургские проспекты были как будто построены для гигантов, но их немецкая прямота, так не похожая на петляющие московские переулки, оставалась чуждой русскому духу. Грандиозные здания были построены только наполовину – как и многое другое в Российском государстве.
Английская путешественница писала: «Этот город, с необычайно широкими и длинными улицами, являет очень живописный вид. Не только городу, но и образу жизни здесь присущ особый размах. Аристократы как будто состязаются друг с другом в дорогостоящих причудах». Повсюду иностранцев окружали контрасты: «Дома обставлены самой роскошной мебелью из всех стран, но в гостиную с инкрустированным полом вы поднимаетесь по грязной и вонючей лестнице» [36]. По словам французского дипломата, даже дворцы и балы не могли замаскировать подлинную сущность империи: «С одной стороны – модные наряды, богатые одежды, роскошные пиры, великолепные торжества, зрелища, подобные тем, которые увеселяют избранное общество Парижа и Лондона; с другой – купцы в азиатской одежде, извозчики, слуги и мужики в овчинных тулупах, с длинными бородами, с меховыми шапками и рукавицами и иногда с топорами, заткнутыми за ременными поясами» [37].