Строительство нового Зимнего дворца императрицы ещё не завершилось, но, тем не менее, здание уже было великолепным: золоченые, богато украшенные и освещенные канделябрами залы, наполненные толпой придворных, перемежались сырыми комнатами, заваленными инструментами и открытыми всем стихиям и сквознякам. Шувалов провел двенадцать студентов-счастливчиков в приёмные покои, где Елизавета встречала иностранных послов. Там Потёмкин с товарищами был представлен императрице.
Елизавете, мужеподобной тучной блондинкае с голубыми глазами, было в то время почти пятьдесят; шёл семнадцатый год её правления. «Увидев ее в первый раз, невозможно было не поразиться ее красоте, – вспоминала Екатерина II. – Она была крупная женщина, несмотря на свою полноту нисколько не утратившая изящества фигуры» [38]. Елизавета, подобно своей тёзке, занимавшей английский престол в XVI веке, была воспитана в тени величественной фигуры своего властного отца и провела юность, словно в тревожном чистилище. Благодаря этому обострилось присущее ей политическое чутьё – однако на этом сходство императрицы с Глорианой заканчивается. Елизавета была не только импульсивной, щедрой и легкомысленной, но и хитроумной, мстительной и безжалостной – истинной дочерью Петра Великого. Жизнь елизаветинского двора определялась тщеславием императрицы и её феноменальной любовью к роскоши, тщательно срежиссированным празднествам и богатым нарядам. Она никогда не надевала дважды одну и то же одежду и два раза в день меняла платье – и придворные дамы следовали её примеру.
Когда Елизавета умерла, её наследница обнаружила в Летнем дворце гардероб, где хранились 15 000 платьев. В то время при дворе французские пьесы всё ещё казались чужеземной диковинкой – обычными развлечениями были императорские травести-балы, где всем гостям нужно было предстать в наряде противоположного пола, что давало почву для разнообразных шалостей среди мужчин «в огромных юбках на китовых усах» и женщин, особенно зрелых, которые выглядели как «жалкие мальчики». У этой затеи были особые причины: «…из всех них мужской костюм шел только к одной императрице. При своем высоком росте и некоторой дюжести она была чудно хороша в мужском наряде. Ни у одного мужчины я никогда в жизни не видела такой прекрасной ноги…» [39]
Даже эти замысловатые забавы елизаветинского двора были пронизаны борьбой за политическое влияние и страхом перед капризами императрицы: когда Елизавета не смогла вычесать пудру из своей причёски и оказалась вынуждена сбрить волосы, она приказала придворным дамам побриться вместе с ней. «Дамы с плачем повиновались». Когда чужая красота внушала ей зависть, она брала ножницы – у одной из соперниц она срезала ленты, у другой – кудри. Она издавала указы, гласившие, что ни одной женщине не позволялось соперничать с ней в изяществе причёски. Утратив красоту, она металась между истовой религиозностью и безудержным применением косметики [40]. Политика – рискованная игра, даже для модных аристократок. В первые годы правления Елизавета приказала отрезать язык молодой придворной даме, графине Наталье Лопухиной, всего лишь за туманный намёк на некий заговор – и в то же время императрица была мягкосердечной женщиной, отменившей смертную казнь.
Ей удавалось совмещать набожность с безрассудной распущенностью. В бессчётных любовных похождениях Елизавета, в отличие от Екатерины, не была стеснена условностями, вступая в связи даже с французскими докторами, казаками-хористами и гвардейцами, которые в глазах русских являлись живыми воплощениями мужественности. Её большой любовью был молодой украинец, наполовину казак, прозванный «ночным императором». Алексея Разума, который вскоре сменил фамилию на более внушительную («Разумовский»), императрица впервые заметила поющим в хоре. Елизавета пожаловала ему, а также его младшему брату, пастуху-подростку Кириллу, богатства и графский титул (одно из новых немецких званий, учреждённых Петром). В 1749 году Елизавета выбрала нового любовника, двадцатидвухлетнего Ивана Шувалова, и, стало быть, новому семейству была дарована возможность превратиться в усыпанных бриллиантами богачей.