События первых двух лет Французской революции – с весны 1789 года до лета 1791 года – свободно освещались в русской прессе. На новости из Франции не накладывалось никакой цензуры, как и на новости о только что возникших Соединенных Штатах Америки, создавших свою республиканскую конституцию и обнародовавших ее. Созыв Генеральных штатов, декларация третьего сословия, формирование Национальной ассамблеи, штурм Бастилии, отмена привилегий для дворянства, Декларация прав человека – все это полностью публиковалось в переводе на русский в «Санкт-Петербургской газете» и «Московской газете». По словам Филиппа де Сегюра, падение Бастилии вызвало в России большой энтузиазм: «Французы, русские, датчане, немцы, англичане и голландцы… все поздравляли и обнимали друг друга на улицах».
Когда третье сословие создало Национальное собрание и Екатерина поняла, что к крестьянам и буржуа присоединились дворяне, желавшие дать им политические и социальные привилегии, которыми обладали сами, она была потрясена. «Не могу поверить, что сапожники и башмачники обладают талантом руководить правительством и принимать законы», – писала она Гримму. Через несколько недель на смену ее удивлению пришла тревога. «Это сущая анархия! – восклицала она в сентябре 1789 года. – Они способны повесить своего короля на фонарном столбе!» Особенно ее волновала судьба Марии Антуанетты: «Помимо всего, я надеюсь, что положение королевы будет под стать моему живейшему интересу к ней. Мужество восторжествует над всеми угрозами. Я люблю ее как мою дорогую сестру моего лучшего друга Иосифа II и восхищаюсь ее смелостью… Она может быть уверена, что, если ей понадобится моя помощь, я выполню свой долг». Но пока Россия вела войну на двух фронтах: на юге – против Турции, и на Балтике – против Швеции, она не могла исполнить своей «долг», однако могла интерпретировать это понятие.
К октябрю 1789 года Екатерина поняла, что во Франции произошла настоящая революция, угрожающая монархии всей Европы. Это поставило ее в сложное положение в отношении Филиппа де Сегюра. Когда через четыре года службы в России в качестве посла он явился к императрице, чтобы проститься, Екатерина передала ему дружественное послание для его короля, а также дала несколько личных советов:
«Мне грустно, что вы уезжаете. Было бы лучше, если бы вы остались здесь со мной, а не бросались бы в пучину, которая может оказаться гораздо глубже, чем вы думаете. Ваши познания в новой философии, ваша страсть к свободе, возможно, приведут к тому, что вы примкнете к популярной партии. Мне будет жаль, потому что я останусь аристократкой. Это мое métier[13]. Помните, когда вы приедете во Францию, то обнаружите, что она охвачена сильной лихорадкой и очень больна».
Сегюр, не менее огорченный разлукой, ответил: «Я тоже боюсь этого, мадам, но именно поэтому считаю своим долгом вернуться». Когда Екатерина пригласила его остаться на обед и оказала ему невероятно теплый прием, расставание стало особенно трудным. «Когда я уходил, то думал, что это лишь временный отъезд, – писал Сегюр в одном из своих писем. – Отъезд был бы намного более болезненным, если бы я знал, что вижу ее в последний раз».
Комментарии Екатерины по поводу событий во Франции стали особенно едкими. Национальное собрание было «гидрой с двенадцатью головами». О новых политических фигурах в правительстве она говорила, что они «всего лишь люди, запустившие механизм, управлять которым у них нет таланта… Франция – жертва толпы адвокатов, глупцов, выдающих себя за философов, мошенников, молодых хлыщей, лишенных начисто здравого смысла, марионеток горстки бандитов, которые не заслужили даже звания знаменитых разбойников». Ее стремление защитить монархию исходили из веры в необходимость эффективной администрации и в сохранении общественного порядка. «Велите тысяче человек составить письмо, позвольте им спорить по поводу каждой фразы и посмотрите, сколько на это уйдет времени и что вы получите». Она с сожалением наблюдала за тем, как разрушался порядок и над Францией нависала угроза анархии, поскольку сама кое-что знала об анархии – она видела ее плоды во времена восстания Пугачева.
Екатерина не могла поддержать свои взгляды военными действиями на территории страны, находившейся через половину Европейского континента от России, но еще до побега королевской семьи в Варенне, она старалась предпринять некоторые меры. Екатерина сообщила своим послам в Швеции о своем желании, чтобы монархи Европы озаботились бы судьбой Франции. Она писала, что речь шла не только о разрушительном влиянии революции, речь также шла о том, что Франция должна восстановить свои позиции и таким образом укрепить баланс сил в Европе. Зная Густава III Шведского, вечно ищущего славы и желавшего возглавить монархический крестовый поход против Французской революции, Екатерина выбрала в союзники именно его. В октябре 1791 года всего через год после окончания короткой, бессмысленной войны на Балтике между Россией и Швецией, Екатерина предложила Густаву субсидировать его армию из двенадцати тысяч солдат, чтобы они вторглись во Францию. Датой обсуждаемой операции должна была стать весна 1792 года.