Попытки Софии примирить религиозные разногласия двух мужчин, которых она уважала и почитала, столкнулись с большими трудностями. «Перемена религии причиняла принцессе сильную боль, – писал королю Фридриху прусский посол Мардефельд.
Продолжая заниматься с Теодорским, София также находила время для обучения русскому языку. День казался слишком коротким для нее. Она просила, чтобы уроки велись продолжительное время. По ночам она вставала, брала книгу и свечку, ходила босиком по холодному каменному полу и повторяла наизусть русские слова. Неудивительно, что, прибыв в Москву в начале марта, она простудилась. Сначала Иоганна боялась, что ее дочь могут заподозрить в чрезмерной болезненности, и пыталась скрыть ее недуг. Но у Софии началась лихорадка, ее зубы сильно стучали, она вся покрылась испариной и, в конце концов, упала в обморок. Врачи, к которым обратились слишком поздно, установили острую пневмонию и потребовали, чтобы находящейся без сознания пациентке пустили кровь. Иоганна с негодованием отказалась, заявив, что большая потеря крови привела к смерти ее брата Карла, который должен был жениться на юной Елизавете, и что она не позволит врачам убить свою дочь. «Я оставалась в постели, между матерью и докторами, которые спорили между собою, – писала позже София. – Я была без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла меня ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать меня бранила, желая, чтобы я терпеливо сносила боль».
Весть о том, что жизни Софии угрожает опасность, достигла императрицы, которая удалилась в возведенный в четырнадцатом веке Троицкий монастырь. Она поспешила вернуться в Москву, явилась в комнату больной и вмешалась в спор между Иоганной и врачами. Елизавета прервала перепалку и приказала врачам принять все необходимые меры для спасения больной. Отчитав Иоганну за то, что та посмела не слушаться ее докторов, она распорядилась немедленно сделать кровопускание. Когда Иоганна продолжила возмущаться, императрица приказала вывести мать Софии из комнаты. Елизавета гладила Софию по голове, пока врачи вскрывали вены у нее на ногах; они выпустили две унции крови. Начиная с того дня на протяжении четырех недель Елизавета сама ухаживала за Софией. Поскольку лихорадка не стихала, Елизавета распорядилась повторять кровопускания, и в течение двадцати семи дней четырнадцатилетней девушке пускали кровь шестнадцать раз.
Пациентка часто теряла сознание, но Елизавета все время находилась около ее постели. Когда врачи сокрушенно качали головами, императрица плакала. Бездетная женщина испытывала нечто вроде материнской любви к девушке, которую едва знала, но которую так боялась потерять. Когда София приходила в себя, она чувствовала, что Елизавета держит ее за руку. Она хорошо запомнила эти интимные моменты. Несмотря на то что ей придется пережить за годы правления Елизаветы – щедрость и доброту, смешанную с мелочностью и жестким неодобрением, – София никогда не забудет женщину, которая в эти тяжелые, полные неизвестности дни склонялась над ней, гладила ее волосы и целовала в лоб.
Но были и те, кому болезнь Софии доставляла радость, а не печаль. Вице-канцлер Алексей Бестужев, до сих пор мечтавший о браке Петра с саксонской принцессой, торжествовал. Однако Елизавета быстро лишила его повода для радости, заявив, что в любом случае, даже если произойдет несчастье и София умрет, «скорее ее заберет дьявол, чем она пригласит саксонскую принцессу». В Берлине прусский король Фридрих стал уже подыскивать кандидатуру на замену. Он написал ландграфу Гессен-Дармштадтскому и спросил, можно ли рассчитывать на его дочь в случае смерти Софии.
Между тем юная больная, сама того не осознавая, стала покорять сердца людей. Фрейлины знали, как София заболела. Они рассказали обо всем камергерам, те – лакеям, слухи распространились по дворцу, а затем просочились и в город: маленькая иностранная принцесса, которая так любит Россию, теперь лежит на смертном одре, потому что ночами она не спала, чтобы быстрее выучить русский язык. В течение нескольких недель эта история помогла Софии завоевать любовь многих людей, которых отталкивало высокомерное и презрительное отношение великого князя Петра.
Еще одно событие, произошедшее в комнате больной, приобрело широкую известность и благотворно отразилось на репутации Софии. В тот момент, когда, казалось, готовы были подтвердиться самые мрачные опасения, Иоганна заговорила о необходимости пригласить лютеранского священника, чтобы тот утешил ее дочь. Но София, все еще истощенная лихорадкой, прошептала: «Зачем же? Пошлите лучше за Симеоном Теодорским, я охотно с ним поговорю». Услышавшая эти слова Елизавета разрыдалась. Вскоре о просьбе Софии уже говорили при дворе и в городе, люди, вначале с недоверием отнесшиеся к приезду немецкой принцессы-лютеранки, теперь прониклись к ней сочувствием.