3 июня, когда София, Петр и Иоганна закончили обедать, императрица удалилась в свои покои вместе с Лестоком и приказала Иоганне следовать за ней. Оставшись наедине, София и Петр уселись на подоконник и завели оживленную беседу. София смеялась над шуткой Петра, когда внезапно раскрылась дверь и появился Лесток.
«Этому шумному веселью теперь конец, – скомандовал он и, повернувшись к Софии, добавил: – Вам остается только уложить вещи, вы тотчас отправитесь, чтобы вернуться к себе домой». Молодые люди замерли, потрясенные его словами. «Что все это значит?» – спросил Петр. «Скоро узнаете», – мрачно ответил Лесток и удалился.
Ни Петр, ни София и представить себе не могли, что произошло, им казалось немыслимым, что придворный, пускай и высокопоставленный, может разговаривать с наследником и его будущей женой в подобном тоне. Пытаясь найти объяснение, Петр сказал: «Если ваша мать и виновата, то вы не виновны». «Долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет», – ответила перепуганная София. Чувствуя, что ее в скором времени отправят назад в Цербст, она посмотрела на Петра, пытаясь понять, как он отреагирует, если это случится на самом деле. Годы спустя она писала: «Я увидела ясно, что он покинул бы меня без сожаления».
Они все еще сидели в полном замешательстве, дрожа от страха, когда появилась императрица. Ее голубые глаза сверкали, лицо было красным от гнева, за ней следовала заплаканная Иоганна. Когда императрица встала перед ними под низким потолком монастыря, подростки спрыгнули с окна и почтительно преклонили головы. Этот жест, казалось, обезоружил Елизавету, она невольно улыбнулась и поцеловала их. София понимала, что она не несла ответственность за поступки матери.
Однако для тех, кто оскорбил и предал императрицу, не было прощения. Первый удар она нанесла Шетарди. Французскому послу было приказано покинуть Москву в течение двадцати четырех часов и направиться к границе в Ригу, минуя Санкт-Петербург. Гнев императрицы по отношению к бывшему другу был так силен, что она приказала вернуть свой украшенный бриллиантами портрет, который подарила ему. Он отдал портрет, однако бриллианты оставил себе. Мардефельду, прусскому послу, разрешили задержаться, но через год выслали и его. Иоганне позволили остаться лишь потому, что она была матерью Софии, и лишь до тех пор, пока та не выйдет замуж за великого князя.
Разгромив политических врагов, Бестужев вознесся еще больше. Его повысили с должности вице-канцлера до канцлера, наградили дворцом и поместьями, а поражение дипломатических врагов означало триумф проавстрийской, антипрусской политики. Укрепившись в своем влиянии, он уже не видел необходимости препятствовать браку Петра и Софии. Он понимал, что императрица желала воплощения своих планов относительно этих молодых людей, и мешать им было бы опасно. Мать Софии даже после заключения брака не представляла для него угрозы.
Краткая дипломатическая карьера Иоганны закончилась полнейшим поражением: французский посол был изгнан, прусский посланник, прослуживший при русском дворе двадцать лет, потерял свое влияние, Бестужева повысили до канцлера. К тому же Иоганна потерпела поражение и на личном фронте: дружба Елизаветы с сестрой человека, которого она когда-то любила, сменилась сильным желанием поскорее вернуть мать Софии назад в Германию.
9
Обращение и помолвка
Императрица торопила события и назначила дату помолвки Софии и Петра на 29 июня. Согласно плану, за день до этого 28 июня 1744 года юная немецкая принцесса должна была официально и публично отречься от своей лютеранской веры и принять православие. До последней минуты София сомневалась по поводу этого необратимого шага. Но вечером накануне церемонии ее сомнения, казалось, развеялись. «Она крепко спала всю ночь, – писала Иоганна мужу, – это было ясным подтверждением ее спокойствия».
На следующее утро императрица послала за Софией и присутствовала при ее утреннем туалете. Елизавета приказала молодой девушке надеть точно такое же платье, как у нее: оба наряда были сделаны из тяжелой алой шелковой тафты и отделаны по швам серебром. Различие заключалось лишь в том, что платье Елизаветы украшали бриллианты, в то время как единственными украшениями Софии были серьги и брошь, которые императрица подарила ей, когда она оправилась от пневмонии. София выглядела бледной после трех дней строгого поста, предшествовавших церемонии, ее волосы украшала только белая лента. Однако Иоганна писала: «Должна сказать, что она показалась мне очень милой». В самом деле в те дни многие были поражены ее элегантностью и стройной фигурой, темными волосами, белой кожей, голубыми глазами и ее красивым нарядом.