С тех пор великий князь невзлюбил мать и не мог никогда забыть этой ссоры; мать тоже не могла простить ему этого; и их обхождение друг с другом стало принужденным, без взаимного доверия, и легко переходило в натянутые отношения. Оба они не скрывались от меня; сколько я ни старалась смягчить их обоих, мне это удавалось только на короткий срок; они оба всегда были готовы пустить колкости, чтобы язвить друг друга; мое положение день ото дня становилось щекотливее».
Екатерина разрывалась между матерью и женихом, но скверный нрав ее матери и сочувствие, которое она испытывала к великому князю, имели свои последствия. «Великий князь был со мною тогда откровеннее, чем с кем-либо; он видел, что мать часто наскакивала на меня, когда не могла к нему придраться. Это мне не вредило в его глазах, поскольку он убедился, что может быть во мне уверен».
Кульминацией паломничества стали те десять дней, которые императрица и ее двор провели в Киеве. Екатерина впервые увидела чудесную панораму города, золотые купола, возвышавшиеся над крутым западным берегом Днепра. Елизавета, Петр и Екатерина вошли в город пешком вместе с толпой священников и монахов, несших огромный крест. В те времена церковь была невероятно богатой, а люди – истинно набожными, и повсюду в этом святейшем русском городе императрицу встречали радушно и с необычайным размахом. В знаменитой Киево-Печерской лавре Екатерина была потрясена грандиозностью религиозной процессии, красотой церковных обрядов и поразительным великолепием самой церкви. «Никогда в своей жизни, – писала она позже, – я не испытывала такого потрясения от великолепия церковного убранства. Все иконы были украшены золотом, серебром, жемчужинами и драгоценными камнями».
Однако это впечатление носило лишь поверхностный характер. Екатерина никогда не была истово верующим человеком. Она не разделяла ни строгой лютеранской веры своего отца, ни страстной православной веры императрицы Елизаветы. В русской церкви ее восхищало великолепие архитектуры и музыки, слитые в изумительное единство одухотворенной, но вместе с тем рукотворной красоты.
Едва Елизавета и двор вернулись из Киева в Москву, как снова начались балы и маскарады. Каждый вечер Екатерина появлялась в новом платье и все говорили о том, как хорошо она выглядела. Екатерина была достаточно проницательной и понимала, что лесть являлась одним из способов наладить хорошие отношения при дворе и что некоторые по-прежнему не одобряли ее присутствия: Бестужев и его последователи; придворные дамы, завидовавшие восходящей звезде; приживалы, которые тщательно подсчитывали все подношения и подарки. Екатерина старалась обезоружить их критику. «Я боялась, что меня не будут любить, и делала все, что в моих силах, чтобы завоевать симпатию тех, с кем мне придется проводить свою жизнь», – писала она позже. Помимо этого Екатерина никогда не забывала о том, чьей верной подданной она являлась. «Мое уважение и признательность императрице было велико, – говорила она. – Она часто говорила, что любит меня едва ли не больше, чем великого князя».
Одним из безошибочных способов расположить к себе императрицу были танцы. Екатерине это далось легко, поскольку она любила танцевать. Каждый день в семь часов утра месье Ланде, придворный учитель танцев из Франции, являлся со своей скрипкой и в течение двух часов обучал ее последним парижским танцам. С четырех до шести дня он снова приходил и занимался с ней. А затем по вечерам Екатерина поражала придворных своими грациозными танцами.
Некоторые балы были довольно странными. Каждый четверг по распоряжению императрицы мужчины одевались женщинами, а женщины – мужчинами. Екатерине, которой в ту пору было пятнадцать, нравилась подобная смена одежд. «Должна признать, что не было ничего более ужасного и вместе с тем комичного, чем видеть большинство мужчин, одетых на подобный манер, и вместе с тем ничего более жалкого, чем видеть женщин в мужских одеждах». Большинство придворных питали отвращение к подобным вечерам, но каприз Елизаветы был неслучайным – она великолепно смотрелась в мужской одежде. Хотя ее нельзя было назвать худощавой, однако, несмотря на пышность форм, она обладала красивыми стройными ногами. Ее тщеславие было возмущено тем, что столь прекрасную часть тела приходилось скрывать, и лишь надев мужские брюки, она могла продемонстрировать всем свои ноги.