Для Иоганны этот день стал настоящим триумфом. После пятнадцати тягостных лет замужества императрица и король открыли перед ней перспективы, которые помогли бы реализовать все ее чаяния и надежды. Она станет важной особой, серьезным игроком на мировой арене, все важные качества ее личности, которые прежде оставались невостребованными, найдут применения. Она пребывала в эйфории. Шли дни, а в Цербст из России и Берлина летели новые письма. В Санкт-Петербурге Брюммер, подстрекаемый нетерпеливой императрицей, сообщил Елизавете, что Иоганна написала: «Будь у меня крылья, я немедленно прилетела бы в Россию». На самом деле примерно так и обстояло дело. Иоганне понадобилось всего десять дней, чтобы приготовиться к отъезду.
Пока мать Софии наслаждалась судьбоносным моментом, ее отец сидел, закрывшись у себя в кабинете. Старый солдат всегда знал, как вести себя на поле брани, но не представлял, что ему делать теперь. Он был возмущен тем, что его не пригласили, однако хотел поддержать свою дочь. Ему претила мысль о том, что ее заставят сменить веру, и он с трудом мирился с тем, что Софию увозят так далеко от дома в нестабильную в политическом смысле Россию. Наконец, несмотря на все эти волнения и сомнения, добрый старый солдат понял: у него не осталось выбора, он должен послушаться свою жену и подчиниться приказу короля Фридриха II. Он запер дверь кабинета на ключ и принялся сочинять поучительные советы дочери о том, как вести себя при русском дворе:
«В присутствии императрицы, Ее Величества, выказывай особое почтение великому князю [Петру, ее будущему мужу], относись к нему как к своему владыке, отцу и суверену; кроме того при первой же возможности стремись завоевать заботой и нежностью его доверие и любовь. Твой повелитель и его воля должны стоять выше всех сокровищ и мирских радостей, и ничем ты не должна вызывать его неудовольствие».
Через три дня Иоганна уже отчитывалась перед Фридрихом: «Князь, мой муж, дал письменное согласие. Путешествие, которое представляется весьма опасным в это время года, не пугает меня. Я приняла решение и твердо уверена: что бы ни случилось, все в руках Божьих».
Князь Христиан был не единственным членом цербстского семейства, чья роль в этом важном предприятии оказалась сугубо второстепенной. Пока Иоганна читала и писала, раздавала приказания и примеряла наряды, София осталась совершенно забытой и заброшенной. Полученные деньги пошли на гардероб ее матери: дочери не досталось ничего. Гардероб Софии, если так можно выразиться, ее приданое состояло из трех старых платьев, дюжины сорочек, нескольких пар чулок и нескольких платков. Ее свадебное постельное белье было сшито из старых простыней матери. Все ее вещи заняли лишь половину маленького сундука, который легко могла бы унести с собой деревенская девушка, если бы ей предстояло выйти замуж за парня из соседнего села.
София уже знала о случившемся. Она мельком взглянула на письмо Брюммера и увидела, что оно пришло из России. Когда мать открывала его, она успела прочитать слова: «вместе с принцессой, вашей старшей дочерью». Последовавшая за этим возбужденная и радостная реакция матери и то, как, перешептываясь о чем-то, ее родители удалились, убедили ее в том, что письмо касалось ее будущего. София знала, как важно выйти замуж, и помнила, в какое волнение пришла ее мать четыре года назад, познакомившись с маленьким герцогом Петером Ульрихом; кроме того, ей было известно, что ее портрет отправили в Россию. Наконец, не в силах больше сдерживать любопытство, она обратилась с вопросом к своей матери. Иоганна рассказала о содержании писем, а также посвятила ее в некоторые детали. «Она сказала мне, – писала позже Екатерина, – что риск велик, учитывая непростую ситуацию в стране. Я ответила, что Господь обеспечит стабильность, если такова его воля, и что у меня хватит мужества взглянуть опасности в лицо, однако сердце подсказывает мне, что все будет хорошо». Вопрос, так сильно мучивший ее отца и касавшийся смены веры, не особенно тревожил Софию. Ее отношение к религии, как в этом уже убедился пастор Вагнер, было вполне прагматичным.
Всю последнюю неделю, которую она провела в родительском доме, София не сообщала Бабетте Кардель о своем предстоящем отъезде. Родители запретили ей упоминать об этом; они лишь сказали, что вместе с дочерью покидают Цербст, чтобы совершить ежегодную поездку в Берлин. Бабетта, хорошо изучившая характер своей ученицы, видела, что от нее что-то скрывают. Но ученица, со слезами на глазах прощаясь с любимой учительницей, так и не сказала ей правды. Они больше никогда не увиделись.