– Подпишите! Я больше не хочу ничего слышать об этих бумагах!..
Радищев постучал пальцами по столу.
– Я надеюсь, они соответствуют наличию товаров?
– Вы в этом можете не сомневаться. Теперь вы удовлетворены, господин советник?
Радищев встал.
– Вполне. Вот и закончилось это маленькое недоразумение.
Воронцов выслушал подробный доклад Радищева и прочитал его письменный рапорт, потом сказал:
– Удачное окончание сего дела вызовет далеко идущие последствия. Теперь французы уже не смогут требовать включения в будущий договор пункта об освобождении военных судов от досмотра. Граф Сегюр наконец поймёт, что нельзя дела государственные решать окольным путём через лиц, близких ко двору, а таможенные власти будут знать, что законы писаны не для того, чтобы их каждодневно попирали. Вот что, дорогой мой, поезжайте с моим письмом, к коему я прилагаю ваш рапорт, к канцлеру и доложите ему обо всём.
Когда Радищев вышел от Воронцова, наступил полдень. Со стороны Петропавловской крепости донёсся пушечный выстрел. От здания Сената одна за другой отъезжали кареты вельмож, гремя колёсами по бревенчатой мостовой.
Мелкие чиновники в потрёпанных кафтанах и пропотевших париках повалили из огромного здания на Васильевском острове, растекаясь по окрестным трактирам. Рабочие с пилами и топорами за поясом, артельщики и всякий бродячий люд стали толпиться вокруг торговцев студнем, пирогами, брагой и заполнять кабаки, где за пятак подавали поджарку с рюмкой анисовой водки.
Радищев задумался: стоит ли сейчас навестить канцлера или лучше заехать после обеда? Однако он решил сначала выполнить поручение и приказал кучеру ехать к Безбородко.
Солнечные блики играли в зеркальных окнах дворца канцлера, стоявшего на другой стороне Невы, против Зимнего. Полицейский офицер дежурил у подъезда.
В прихожей хмурые ливрейные лакеи приняли у Радищева шляпу и плащ. На нижней площадке мраморной лестницы его встретил мажордом в кафтане и парике, которым позавидовал бы средний чиновник.
– Как прикажете доложить о вас, сударь?
– От графа Воронцова надворный советник Радищев по срочному делу.
Александр Андреевич Безбородко одиноко сидел в кресле во главе огромного стола в двухсветном столовом зале и размышлял.
Он любил соснуть часок-другой после обеда, но врачи, принимая во внимание его непомерную полноту, запретили ему это. Фома Димсдаль – английский врач, прививший императрице и наследнику Павлу Петровичу оспу, возведённый за это в баронское достоинство и получивший звание лейб-медика, – долго осматривал Безбородко, потом покачал головой и сказал:
– Ви, коспотин граф, имеет железный сдоровья…
– Знаю, – отвечал канцлер.
– Но в атин плокой тень ви бутете умирайт через инсульт.
– Это почему же?
– Вследствие свой крайний обжорство и полнота…
И он запретил канцлеру спать после обеда и ужинать на ночь.
От ужинов Безбородко отказаться не мог, но после обеда старался не ложиться. И теперь, когда мажордом доложил ему о приезде Радищева, он даже обрадовался.
– Проведи в кабинет!..
Радищев и раньше слышал об исключительном богатстве канцлера. Ни на кого в империи не падало столько щедрот со стороны императрицы, как на Безбородко. Имения с десятками деревень, драгоценности, огромные награждения в серебряной и золотой монете сыпались, как из рога изобилия. Одних крепостных душ ему было пожаловано более ста тысяч. Безбородко не брал взяток, но иностранные дворы, зная его любовь к произведениям искусства, а также и то, что ни один договор не может быть заключён без его участия, дарили ему множество ценностей, сопровождая подношения письмами царствующих особ. Отказываться в таких случаях считалось неприличным.
Радищева провели через огромный зал с нефритовыми колоннами и венецианскими зеркалами в небольшой салон, отделанный в стиле Людовика Четырнадцатого, в приёмную, где молодой чиновник, похожий на парижского петиметра, сидя за секретером, перебирал какие-то бумаги. Он по-французски попросил Радищева обождать и снова взялся было за бумаги, как вдруг из-за дверей кабинета донёсся слабый звон серебряного колокольчика. Стоявший около них лакей в ливрее распахнул двери, и Радищев переступил через порог. Кабинет был устроен так, чтобы всякий входящий в него сразу понял, что имеет дело с канцлером могущественной империи. Мраморные бюсты современников работы Шубина, драгоценные картины на стенах, удивительные часы английской работы, длинный ряд шкафов из красного дерева терялись в огромном светлом помещении, скорее похожем на зал. В глубине его, около последнего окна, за письменным столом работы парижского мастера Жакоба, в кресле дремал канцлер.