Радищев сапогом толкнул возившегося на полу недоросля.
Кутузов молча схватил за шиворот другого и встряхнул довольно сильно.
Радищев задыхался от гнева:
– Насильники, ужели вы не боитесь ни Бога, ни правосудия?!
Оба парня отступили к стене сарая, один из них, по-видимому, старший, оглядывался вокруг в поисках подходящего орудия и схватился за оглоблю, лежавшую в углу.
Кутузов покачал головой и вытащил шпагу.
– Клянусь честью офицера и дворянина, вы падёте мёртвыми, если не уйдёте отсюда…
Девушка продолжала сидеть на полу, глядя вокруг расширенными от ужаса глазами и пытаясь прикрыть обнажённое тело лохмотьями разорванного платья.
Когда парни выскочили из сарая, она горько заплакала.
Радищев удивился:
– Чего же ты плачешь, несчастная? Ты должна радоваться избавлению от насильников. Встань и вытри свои слёзы.
– Как же мне не плакать, барин? – сказала девушка сквозь слёзы, с трудом встав с земли и пригорюнившись. – Ужели вы думаете, что их папаша, наш помещик, так это дело оставит? Теперь ни отцу моему, ни жениху покоя не будет. Одна дорога: пойти на реку – утопиться. А управы на них всё равно никакой нет… – И она вышла из сарая и, продолжая всхлипывать, побрела по деревенской улице.
Радищев и Кутузов молча постояли во дворе, потом пошли назад к станции.
– Ну что же, Алексис, – спросил Радищев, горько улыбаясь, – убедился ты теперь в том, что все твои рассуждения – химера?
– Нет, – возразил Кутузов, – ты и я – мы не можем изменить того, что есть. Для этого необходимо, чтобы среди передовых людей дворянского сословия возникло сознание необходимости переворота. Следственно, они сами должны стать людьми нравственными. Николай Иванович Новиков прав – только беспрестанным печатанием книг и распространением их мы достигнем этого. Потому я и еду к нему.
– А я скажу тебе, – вскричал Радищев, останавливаясь, – что нужно написать и издать только одну книгу, но такую, которая бы с ужасающей ясностью открыла истину всем честным людям. Тогда из-под пышного покрова екатерининского самодержавства выйдет на свет вопиющая мерзость рабовладельчества. Разве «Общественный договор» Жан-Жака Руссо не пробудил в миллионах людей стремление к свободе и равенству? Или разве Томас Пэн не пробудил своим памфлетом «Здоровый смысл» стремление американцев к отделению от метрополии? И я напишу такую!
Когда они пили чай, на станцию прибыл курьер из Военной коллегии к московскому главнокомандующему. Это был знакомый Радищеву офицер из штаба графа Брюса.
Он выпил рюмку водки, закусил и, пригладив парик и придя в себя, восторженными глазами посмотрел на сидящих за столом.
– Что в столице делается – ужасть! Ея величество изволит следовать в путешествие на Юг – на Украину и во вновь приобретённые земли – в сопровождении многих персон и иностранных министров. Ну конечно, за ними и остальные тянутся. Разумеется, там будут и многие награждения. Говорят, десять миллионов рублей на сей вояж ассигновали – не хватило! Желают, чтобы описание сего путешествия вошло в историю.
Мрачное лицо Радищева просветлело. Он вдруг встал и поднял бокал:
– Выпьем за то, чтобы описание сего путешествия вошло в историю…
Из Киева императрица со всей своей огромной свитой, иностранными послами, в сопровождении Потёмкина и его ближайших сподвижников перешла на галеры для того, чтобы следовать по Днепру. Галеры эти, раззолоченные огромные корабли, построенные в подражание древним римским судам, внутри были отделаны со всем безумием роскоши, свойственным екатерининской эпохе. Особенно поражала всех галера «Днестр», на которой путешествовала сама императрица. Там кабинет, спальня, приёмная были устроены применительно к её повседневному обиходу. Огромная столовая, в которую к обеду собирались вся свита и иностранные послы, и уютные гостиные давали возможность Екатерине не менять обычного распорядка дня, принятого в Петербурге. Доклады, приёмы, обеды, ужины, большие и малые «выходы» происходили по раз и навсегда утверждённому расписанию. К тому же императрица решила в этой поездке убедить послов враждебно настроенных стран – Англии и Пруссии, Фриц-Герберта и барона Келлера, в возросшем могуществе России, окончательно очаровать французского посланника Сегюра и подготовить графа Кобенцеля – австрийского посла – к будущему свиданию её с императором.
Императрица прекрасно понимала, что Турция не может примириться с потерей Крыма. Её беспокоила Швеция, где король Густав Третий мечтал вернуть территории, потерянные Карлом Двенадцатым, и еле сдерживался благоразумной частью дворянства и купечества. Что касается Польши, то польский король Станислав Август Понятовский, предвидя неизбежную войну Турции с Россией и большое значение её для Польши, решил воспользоваться обстоятельствами и обеспечить себе у Екатерины поддержку против враждебной партии, а также добиться у неё признания своего племянника наследником польского престола. А это ещё только увеличило бы смуту в Польше. Станислав Август Понятовский был любовником Екатерины ещё в то время, когда она стала женой великого князя Петра. И для неё и для него это был один из первых романов в жизни, воспоминания о котором остаются неизгладимыми. С тех пор прошло много лет, но ему казалось, что он встретит ту же «маленькую Фике» с длинными русыми косами, лукавой улыбкой и нежным голосом. Сам король был ещё очень хорош. Высокий, стройный, галантный и пылкий, он мог и благоразумных женщин делать неразумными.