Пробыв десять дней в Киеве, двор вернулся в Москву, где светская жизнь всю осень и зиму проявляла себя серией театральных представлений и маскарадов. Екатерина тратила большую часть своей бьющей через край молодой энергии на танцы. Она брала уроки у Ландэ рано утром и в полдень перед вечером танцев где-нибудь на балу или на маскараде. Екатерина участвовала также в одном из любимых развлечений императрицы Елизаветы, которое разделяли многие европейские дворы того времени — в костюмированных балах. Императрица называла их «Метаморфозы». «Каждый вторник при дворе устраивали маскарад, что не всем было по вкусу, но мне, которой было только пятнадцать лет, они очень нравились. По приказу императрицы в маскарадах участвовали те, кого она сама отбирала; все мужчины были переодеты женщинами, а все женщины — мужчинами»{52}. Как заметила Екатерина, единственным человеком, кроме нее, кто действительно радовался этим возможностям, была сама императрица, которая с удовольствием демонстрировала свои прекрасные ноги в бриджах и чулках. Мужчины-придворные ненавидели эти вторники, так как их заставляли неловко качать бедрами в широких юбках, натянутых на обручи. Они натыкались на женщин, которые точно так же неловко, как и их партнеры, чувствовали себя в мужском платье. На одном из таких маскарадов возникло серьезное затруднение, когда Екатерина танцевала с камергером Сиверсом. Тот был одет в платье с кринолином, одолженное ему императрицей. Все оказались на полу, а Екатерина попала под юбку Сиверса. Она обессилела от смеха, пока другие танцоры пытались поставить их на ноги; но канцлеру и остальным важным придворным было не так смешно.
Кроме падения на танцах, единственной серьезной проблемой, с которой столкнулась Екатерина в то время, была проблема, обычная для двора, особенно для его молодежи — растущие долги. Она обнаружила, что содержание, пожалованное ей императрицей, не покрывает неизбежных расходов на наряды для себя и подарки для других. Она прибыла к российскому двору с очень ограниченным гардеробом — а ведь это был двор, где женщины привыкли переодеваться по три раза в день. Как член императорской семьи великая княгиня не могла одеваться менее расточительно, чем другие придворные дамы. Она должна была также докупить нижнее белье, так как привезла с собой всего лишь дюжину сорочек. Затем нужно было обеспечить себя постельным бельем, потому что до сих пор она пользовалась запасами своей матери.
Что касалось других крупных расходов, Екатерина быстро поняла, как вращаются колеса русского двора. «Мне сказали, что люди в России обожают подарки, и проявив некоторую щедрость, можно приобрести друзей и сделать себя желанной»{53}. Пытаясь ублажить окружающих, она ублажала не только придворных, но также жениха и свою мать. Поэтому она чувствовала, что большие расходы неизбежны — хотя, по мнению матери, Екатерина была еще слишком неопытной, чтобы распоряжаться собственными финансами, и должна обращаться к ней за советом. (Негодование Иоганны по этому поводу усилилось, когда она узнала, что другие лица при дворе так же твердо убеждены: ее дочь не должна обращаться к ней за советом ни по этому, ни по какому-либо другому поводу.) От графини Румянцевой не было никакого толка. Вот как изложила это сама Екатерина: «Самая экстравагантная женщина России… была назначена ко мне на службу. Она постоянно была окружена торговцами и что ни день советовала мне покупать у них какие-либо вещи; часто я так и делала, только чтобы отдать их ей, так как ей, казалось, безумно хотелось их иметь»{54}. И все-таки несмотря на попытки оправдать себя, Екатерина понимала, что увязание в долгах не целиком обеспечивает поставленные ею себе для новой жизни в России цели, которые она суммировала таким образом:
«1. Угождать великому князю;
2. Угождать императрице;
3. Угождать народу.{55}»
Беда заключалась в том, что три эти цели не всегда можно было выполнить одновременно. Например, покупая подарки, чтобы задобрить великого князя, Екатерина рисковала не понравиться императрице из-за расточительности. Со временем ей будет все труднее и труднее удерживать баланс этих трех целей.
В ноябре великий князь заболел корью. На время болезни он и его свита были отделены от остального двора, и все вечера были отменены. После выздоровления все заметили, что он подрос и окреп, но Екатерина не обнаружила других изменений к лучшему: «Его ум все еще очень незрелый. Он проводит время, играя в своей комнате в солдатики с камердинерами, лакеями, карликами[17] и камер-юнкерами»{56}.
Вскоре двор переехал из Москвы в Петербург. В пути Иоганна делила сани с Екатериной; Петр и гофмаршал Брюммер ехали в других санях. 18 декабря партия остановилась в Твери, чтобы отпраздновать тридцатипятилетие императрицы.
Дальше по дороге в Петербург, в Хотилово, великий князь внезапно снова заболел, свалившись буквально за один вечер. На этот раз его болезнь явила очевидные симптомы страшной оспы. Иоганна приняла мгновенное решение: Екатерина должна немедленно покинуть Хотилово, чтобы не заразиться. Императрица уехала раньше и уже добралась до Санкт-Петербурга. Когда двору сообщили новость, демонстрируя глубину своей заинтересованности в племяннике и наследнике, она немедленно бросилась в Хотилово. Две группы, двигавшиеся в противоположных направлениях, столкнулись в Новгороде, и императрица согласилась, что Иоганна с Екатериной должны продолжить путь на Петер-бург.
По прибытии в город мать и дочь расположились в доме рядом с Зимним дворцом. Каждая получила разделенные залом четыре комнаты вверху лестницы. Сам Зимний дворец был в то время слишком мал, чтобы разместить всех. Первоначально этот дворец был частным строением. Его конфисковала для собственных нужд Анна Иоанновна, когда в 1730 году стала императрицей. Она использовала примыкающий луг для выпаса собственных коров. С тех пор дворец много раз ремонтировался и расширялся. Достраивая здание в последний раз, Бартоломео Растрелли, назначенный придворным архитектором в 1738 году, более чем в два раза увеличил его первоначальные размеры. То был ужасно холодный дом, сырой и внутри, и снаружи, с треснувшими и дымящими печами.
Новое обустройство — с отдельными покоями для каждой — гораздо больше понравилось Екатерине и совсем не понравилось Иоганне, которая чувствовала, что ее позиции и влияние слабеют с каждым днем. Иоганна осталась ворчать в своих покоях с маленьким кругом близких друзей, в то время как ее дочь занималась чтением, улучшала свой русский язык и училась играть на клавикордах — или скорее танцевала под аккомпанемент Франческо Арайи.
Когда остальной двор прибыл в Петербург (без императрицы и великого князя), светская жизнь возобновилась. Постоянный поток посетителей бежал через апартаменты Иоганны и Екатерины, и дамы занимали себя игрой в карты, переодеваниями и снова переодеваниями. Екатерина участвовала во всех вечеринках, несмотря на то, что время было очень неспокойным для нее — ведь если бы великий князь умер, ее статус великой княгини утратил бы свой raison d'etre (смысл). Ее ветреность вызвала сильное неодобрение одного из иностранных дипломатов, присутствовавших при дворе — графа фон Гюлленбурга. Того самого фон Гюлленбурга, который повлиял на судьбу маленькой Софии Фредерики, после встречи в Гамбурге посоветовав ее матери уделять ей больше внимания. Он прибыл в Санкт-Петербург как официальный посланник — с сообщением, что брат Иоганны Адольф Фридрих, епископ Любекский и кронпринц Швеции, женился на принцессе Луизе Ульрике Прусской, сестре Фридриха II. Фон Гюлленбург укорил Екатерину за отсутствие, по его мнению, у нее серьезности. Он вручил ей список книг для самообразования, включавший работы Плутарха («Жизнеописания» и «Жизнь Цицерона») и Монтескье («Considérations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur decadence», то есть «Размышления о причинах величия и падения римлян»), опубликованные в Амстердаме в 1734 году. В порыве энтузиазма Екатерина распорядилась, чтобы эти книги ей достали.