Императрица, что было неизбежно, проведала о происшествии. После посещения церкви в воскресенье она пришла в апартаменты Екатерины, чтобы отругать племянника. Петр, который, в отличие от Екатерины, не ходил в церковь, скучая, бродил по покоям в халате и с ночным колпаком в руках. После обычных приветственных поцелуев Елизавета стала обвинять его в чудовищной неблагодарности и в том, что он ведет себя как ребенок. Он сделал ошибку, попытавшись протестовать. Это разъярило императрицу еще больше, и она начала осыпать его проклятиями. Даже Екатерина расстроилась, хотя Елизавета заявила ей, что к ней выговор не относится. Когда ливень брани утомил ее, она попрощалась и ушла. Петр с Екатериной были настолько подавлены, увидев императрицу в таком гневе — «как фурия»{78}, по определению великого князя, — что решили обсудить это между собой за обедом, поэтому пообедали вдвоем в покоях Екатерины.
Последствия на этом не закончились, так как инцидент был использован в качестве предлога для введения более жесткого надзора за великими князем и княгиней. В мае двор переехал в Летний дворец, и в конце месяца императрица назначила Екатерине новую обер-гофмейстерину — Марию Чоглокову. На пять лет старше, чем Екатерина, она была кузиной Елизаветы и, по словам Екатерины, «необразованной, злобной и эгоистичной»{79} женщиной. Ее муж Николай, который временно отсутствовал, выполняя незначительную дипломатическую миссию, был одним из камергеров императрицы. Мадам Чоглокова была близка также к графу Бестужеву, к которому Екатерина все еще испытывала сильное недоверие и которому теперь императрица приказала составить инструкции «для персон, приставленных служить великому князю и великой княгине» — то есть для Чоглоковых — относительно того, на что именно им следует направить внимание и усилия. Из инструкций, касающихся Петра, ясно, что у него были проблемы с представлениями о приемлемом поведении при дворе (он чувствовал бы себя дома при дворе своего деда, Петра Великого, который ничего не любил больше, чем подшучивать над своими придворными и иностранными визитерами):
«Персона, отобранная составить компанию великому князю, должна будет стараться делать замечания по поводу определенных неподобающих привычек Его императорского высочества. Он не должен, например, выливать на головы слуг содержимое своего стакана, не должен обращаться с грубыми выражениями или неприличными шутками к тем, кто имеет честь оказаться возле него, включая знатных иностранцев, принимаемых при дворе; или корчить гримасы на публике и без конца дергать руками»{80}.
Указания относительно поведения Екатерины иные. Они демонстрируют, что, вероятно, она вела себя вовсе не так идеально, как говорят ее мемуары. Ей было предписано ревностно придерживаться русского православия, не вмешиваться в дела государства, не обижать мужа и не обращаться с ним холодно. Ей наконец ясно указали (возможно, впервые), что ее цель — произвести наследника. Главной причиной для назначения на этот наблюдательный пост Марии Чоглоковой была обеспокоенность императрицы тем, что после почти года замужества Екатерина не показывала признаков беременности. Чоглоковой вменялось в обязанность выявить причину столь неудовлетворительного хода дел и воодушевить свою подопечную на великую цель. Вот как вспоминалось об этом Екатерине: «Она имела репутацию очень добродетельной, потому что обожала своего супруга. Она вышла замуж по любви, и такой хороший пример, поставленный перед моими глазами, очевидно, должен был вдохнуть в меня желание подражать ей»{81}.
В день после назначения Чоглоковой Елизавета набросилась на Екатерину, обвиняя ее в том, что она влюблена в другого мужчину или намеренно отказывается забеременеть, будучи в сговоре с королем Пруссии, как и ее мать. Екатерина, испугавшись, что императрица может ударить ее, разразилась слезами, но умудрилась не повторить ошибку Петра и не возражала Елизавете, пока гроза не отгремела. По этому поводу Петра не обвиняли никогда. Елизавета, видимо, решила, что ситуация целиком зависит от Екатерины. Екатерину так расстроил ее первый «разговор» с императрицей наедине, что она подумала даже о самоубийстве: одна из горничных видела, как великая княгиня пыталась проткнуть ножом корсет.
Подозрение, что Екатерина могла полюбить кого-то другого, возникло из-за ее дружбы с Андреем Чернышевым, кузеном Захара и его брата Ивана. Все трое состояли в свите Петра (пока Захара не убрали). Великий князь особенно любил Андрея и регулярно посылал его с записками к Екатерине. Андрей снабжал Екатерину сведениями о том, что происходит при дворе. В тех условиях все нуждались в шпионах и доверенных лицах. А кроме того, возможно, что, изголодавшись по вниманию, великая княгиня начала слишком хорошо относиться к нему и, сделав свои чувства достаточно очевидными, поставила себя в опасное положение. Ее камердинеры именно так и считали и были намерены защитить ее от собственной неосторожности. Предупрежденный об опасности, которая им грозит, Андрей решил следовать общей практике русских придворных при встрече с потенциальной бедой — переждать ее в постели. В течение нескольких недель он симулировал болезнь. Позднее, в то самое время, когда получила свое назначение Мария Чоглокова, всех трех Чернышевых отослали из Санкт-Петербурга — служить лейтенантами в полки, базировавшиеся возле Оренбурга, на реке Яик (позже названной Уралом).
Усиленный контроль, однако, не помог исправить тот факт, что брак все еще не имел завершения, и чем дольше длилась эта ситуация, тем труднее становилось молодой паре преодолевать смущение — и в отношениях друг с другом, и в отношениях с окружающими, которые следили за ними. Кроме того, Екатерина была уверена, что если императрица пыталась заставить их продолжать супружеские отношения, другие люди при дворе упорно стремились заставить их разойтись еще дальше:
«У меня были все причины верить, что в то время существовало огромное желание преумножить трудности между мною и великим князем. Потому что вскоре граф Девьер ни с того ни с сего сообщил мне о дикой страсти великого князя к мадемуазель Карр, гофмейстерине императрицы, а позднее поведал, что он заметил, как мой муж демонстрирует такие же чувства к мадемуазель Татищевой»{82}.
Покои в Летнем дворце, где все это происходило, не были созданы для удобства обитателей. Заметки Екатерины позволяют заглянуть даже в отхожие места дворца: