Эти сведения не улучшили ее настроения, но еще хуже было отсутствие у Салтыкова желания торопиться с возвращением, чтобы явиться на свидание к своей прежней возлюбленной. Мадам Владиславова организовала им первую встречу, но Сергей не пришел. «Я прождала его до трех часов утра, но он не появился; я мучилась в агонии, думая, что могло задержать его»{164}. На следующий день Салтыков заявил, что его перехватил Роман Воронцов (сенатор и отец Елизаветы Воронцовой) и увел на встречу масонов. Но Екатерина, расспросив Льва Нарышкина, вскоре поняла, что он мог прийти на назначенную встречу, если бы хотел. Она была глубоко оскорблена, но когда он наконец пришел повидаться с ней, с готовностью простила его.
И именно Сергей смог уговорить ее начать снова появляться на публике, что она и сделала десятого февраля 1755 года, на двадцатисемилетии великого князя Петра. Она пришла туда совсем другим человеком. В течение долгих недель и месяцев после рождения младенца Павла она поняла, что никто не будет бороться за нее, если она не будет бороться за себя сама. Ей необходимо самой лепить свою судьбу в России.
5. Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс
и Станислав Понятовский
(1755–1758)
Я не знаю, что говорю и что делаю. Могу лишь искренне сказать: такое я испытываю впервые в жизни.
После Пасхи 1755 года великие князь и княгиня уехали в Ораниенбаум. Перед отъездом императрица позволила Екатерине взглянуть на ребенка еще раз. «Мне пришлось пройти через все покои Ее величества, прежде чем я попала в его комнату, где стояла удушающая жара»{165}. Великий князь демонстрировал вопиющее отсутствие политического самосознания, фактически превратив Ораниенбаум в анклав Голштинии и устроив там резиденцию полка голштинских войск. Усугубляя оскорбительность своего поведения, он стал каждый день, кроме официальных придворных дней, носить униформу собственного Голштинского полка, несмотря на то, что являлся подполковником Преображенской гвардии, и проводить все время, тренируя голштинские войска в устроенном для них лагере. Хоть Екатерина и порицала его действия, она ничего не говорила ему и проводила время в долгих прогулках с женатыми гофмейстерами и их женами, заботясь только о том, чтобы уйти в противоположном направлении от армейского лагеря. Петр, писала Екатерина, начал постоянно распространять вокруг себя запах алкоголя и табака. Она, с другой стороны, приобретала репутацию умного, умеющего слушать и думать собеседника. Даже Петр называл ее «мадам Находчивость» и приходил к ней за советом, хотя «получив его, убегал так же быстро, как и появлялся»{166}.
29 июня в Ораниенбауме в честь именин великого князя состоялся ужин, на который были приглашены все послы и иностранные посланники. Екатерина сидела рядом с британским послом сэром Чарльзом Хэнбери-Уильямсом, с которым впервые познакомилась несколько месяцев назад. Она с нежностью вспоминает тот ужин в Ораниенбауме:
«Я помню, что сэр Хэнбери-Уильямс, британский посол, был моим соседом по столу. У нас состоялся приятный веселый разговор. Он был остроумен, хорошо информирован и знал всю Европу, так что беседовать с ним было нетрудно. Позднее я узнала, что он уехал с этого ужина с таким же удовлетворением, какое испытывала и я, и что он говорил обо мне с восхищением»{167}.
На этом вечере сэра Чарльза впервые сопровождал его молодой секретарь, поляк Станислав Понятовский, который немедленно привлек внимание Екатерины, когда они с сэром Чарльзом наблюдали за танцующими.
Сам сэр Чарльз был богатым джентльменом родом из Монмутшира. Родившийся в 1708 году, он удачно женился (на леди Френсис Конингсби, от которой имел двух дочерей, но с которой через десять лет полюбовно разошелся), состоял членом палаты лордов в Парламенте и в 1744 году стал рыцарем. Друг Горацио Уолпола, он также был хорошо известен в Англии как остроумный человек и автор сатирических, а порой и довольно непристойных стихов[24]. Он был членом клуба Адского пламени — аристократического круга и джентльменского заведения, имевшего репутацию притона для оргий; в действительности там делали то, что люди подобного круга делали всегда: пили, посещали проституток и актрис и вышучивали друг друга. Сэр Чарльз, чья основная задача как посла сводилась к заключению англо-русского договора (что он успешно и осуществил с помощью канцлера Бестужева в сентябре 1755 года), привез с собой в Санкт-Петербург золотых рыбок — подарок лорда Честерфилда. Несмотря на некоторую эксцентричность, он был образованным человеком с особой склонностью к открытию талантливых молодых людей. Они с великой княгиней обнаружили много общих интересов.
Станислав, компаньон сэра Чарльза на ужине в Ораниенбауме, был сыном графа Понятовского, который сражался на стороне шведского короля Карла XII в войне с Петром Великим (Великая Северная война, которая закончилась в 1721 году). Позже он стал одним из преданных сторонников польского короля Станислава Лещинского. Матерью Станислава была княгиня Констанция Чарторыйская, принадлежавшая к одной из самых могущественных и знатных семей Польши. Сам Станислав много ездил по Европе и впервые встретился с Хэнбери-Уильямсом в Берлине в июле 1750 года, когда последний был там британским посланником. Молодой Понятовский также обратил на себя внимание в Париже. Там Станислав свел особенно тесную дружбу с мадам Жоффрен, хозяйкой еженедельного литературного и артистического салона, куда он зачастил. «Вдохновительница муз» предпочитала, чтобы он называл ее «мама». Похоже, молодой человек обладал талантом находить суррогатных родителей. Вскоре после прибытия в Санкт-Петербург сэр Чарльз написал Станиславу, приглашая последнего присоединиться к нему в качестве секретаря в посольском здании возле Зимнего дворца. Станислав, не теряя времени, в июне прибыл в Петербург.
Появление Понятовского в орбите Екатерины совпало с получением неприятных отчетов о Сергее Салтыкове. Она узнала, что при шведском дворе и в Дрездене тот не скрывал сути их взаимоотношений и к тому же во время путешествия флиртовал с другими дамами. Какое-то время она не до конца верила в непостоянство Салтыкова, и присутствие привлекательного молодого поляка с его аурой европейской утонченности помогло ей признать наконец, что отношения с Сергеем не стоят продолжения.
Но поляк был отослан в Гамбург. Камер-юнкер Лев Нарышкин, которому, похоже, нравилась роль устроителя амуров при молодом дворе, вскоре заметил интерес Екатерины к Станиславу и взялся содействовать. Он подружился с Понятовским и пытался уговорить нового приятеля воспользоваться интересом великой княгини. Некоторое время Понятовский отказывался даже слушать подобные речи, подозрительно относясь к придворным интригам и зная о потенциальной опасности такого флирта. Он знал, что у Екатерины уже есть любовник, и считал, что у него не может быть с ней ничего общего. В результате потребовалось три месяца, чтобы убедить его ответить на намеки Нарышкина. Екатерина также говорила, что существовали и другие люди, которые вознамерились их свести. В 1771 году она писала: «Я сначала не заметила его, но добрые люди с их пустыми подозрениями заставили меня обратить внимание, что он существует, что его глаза бесподобно красивы и что он обращает их (хотя был так близорук, что не видел дальше собственного носа) чаще в одном направлении, чем в другом»{168}.
24
См., например, «Прискорбный случай, представившийся докторам в бане» в