В конце концов Нарышкин уговорил Понятовского — после того, как они с Екатериной обменялась при дворе несколькими словами. Вскоре после этого он послал ей записку, ответ на которую Нарышкин принес ему на следующий день. Затем, как Станислав позже записал в своих воспоминаниях (потому что тоже любил «шкрябать»), он «забыл, что существует Сибирь»{169}. Через несколько дней вечером Нарышкин привел Станислава в покои Екатерины, даже не предупредив ее. Так как через четверть часа она ожидала прихода Петра, у нее не оставалось выбора — только увести Станислава в свои личные покои. Он записал, как Екатерина при этом выглядела.
«Ей было двадцать пять лет [на самом деле двадцать шесть]. Она только что оправилась после рождения первого ребенка. Она находилась на пике красоты, которой обладает большинство прекрасных женщин. Ей были присущи яркие краски: темные волосы и ослепительно белая кожа, большие, слегка выпуклые и очень выразительные голубые глаза, очень длинные темные ресницы, греческий нос, рот, который, казалось, приглашает к поцелуям, прекрасные кисти и руки и тонкая талия. Кроме того, она двигалась с необыкновенной живостью и в то же время с благородством. У нее был приятный голос и веселый, как и ее нрав, смех»{170}.
Понятовский также указывает на ее способность между делом по-детски быстро и легко отдаваться игре, а в следующее мгновение сосредоточиваться на математической проблеме. Она была бесстрашной, нежной и обладала талантом видеть слабые стороны людей. На этом первом свидании на ней было белое атласное платье, отделанное у шеи розовой лентой, и прекрасные кружева.
По просьбе Екатерины Станислав описал также и себя. Он упомянул, что хотел бы быть немного выше, иметь более красивые ноги, менее горбатый нос, меньший рот, лучшее зрение и зубы. Тем не менее он считал, что у него благородное и выразительное лицо и что он держится с достоинством. Он понимал, что имеет преимущество благодаря прекрасному образованию, умению вести себя в разговоре, увлечению искусством и любви к чтению. Он был восприимчив, быстро распознавал лицемерие, но иногда слишком торопился указывать другим на их недостатки. Он считал себя чувствительным, склонным к меланхолии, а также обладающим амбициозным желанием служить своей стране. Двадцати двух лет от роду и все еще девственник, он был готов со страстью броситься в любовное приключение — так же как и Екатерина.
Осенью великие князь и княгиня вернулись в Летний дворец, и голштинские войска были отосланы домой. С наступлением зимы весь двор переехал во временный Зимний дворец, построенный Растрелли из бревен за несколько месяцев — в это же время он начал строительство нового, постоянного Зимнего дворца на месте старого. Елизавета решила, что не может больше терпеть неудобства продуваемого старого здания. Представленные Растрелли планы нового дворца были одобрены, и в 1754 году заложили каменный фундамент. Растрелли пришлось начинать все заново, строя почти целиком новый и гораздо более величественный дворец. Хотя он был перестроен после страшного пожара 1837 года, по внешнему виду это был тот Зимний дворец, который мы видим сегодня. Потребовался год, чтобы расчистить площадку под строительство.
Временный деревянный дворец, в который въехал двор и где ему пришлось обитать следующие шесть лет, был расположен на пустом ранее месте, что тянулось от Малой Морской до Большой Морской улицы и примыкало к Большой Перспективе. На части этой территории Елизавета устроила театр, первым начавший ставить русские комедии и трагедии.
Апартаменты Екатерины во временном дворце великолепно подходили для тайных предприятий. У нее было много места и не приходилось страдать от близости великого князя. Каждому выделили четыре большие передние и две внутренние комнаты с альковом — теперь, когда появился ребенок, они не были больше обязаны спать вместе каждую ночь. Петр использовал большую степень свободы, позволив себе приятное времяпровождение, соединившее в себе его любовь к военному делу с более ранним интересом к кукольному театру.
«В те дни, и долго еще потом, основным увлечением великого князя в городе оставалось огромное количество солдатиков, изготовленных из дерева, свинца, крахмала и парафина, которых он выстраивал на узких столах, занимавших всю комнату — человек едва мог протиснуться между ними. Он прибивал кусочки раскатанной в узкие полоски проволоки поперек столов и натягивал между ними струны. Когда за струны дергали, все сооружение производило звук, который, по его мнению, в точности напоминал раскат пушечного выстрела. Он с великой регулярностью праздновал все придворные праздники, заставляя свои войска производить залпы; кроме того, каждый день производилась смена караула — то есть куклы, предположительно стоявшие на часах, заменялись другими и убирались со столов. Он сам посещал эту церемонию в униформе — высокие сапоги со шпорами и орденская лента, — и те из его слуг, кого допускали на эти удивительные маневры, были обязаны одеваться таким же образом»{171}.
Примерно в это время Екатерина заподозрила, что снова беременна, и сделала себе кровопускание. Однако произвела на свет всего четыре зуба мудрости.
Этой зимой великий князь каждую неделю организовывал по четвергам концерты, а по пятницам балы, посещавшиеся всеми гофмейстеринами и гофмейстерами молодого двора с их уважаемыми супругами. Концерты начинались в четыре часа пополудни и продолжались до девяти. К представлениям привлекались итальянские, русские и немецкие музыканты и певцы, которые находились в персональном услужении и на личной оплате у великого князя — как, например, две немки-сопрано, одна из которых, Элеонора, была любимицей Петра и регулярно ужинала с ним в его апартаментах, — а также члены хора императорского двора. Во время этих представлений великий князь всегда сам исполнял первую скрипку. Он также уговорил играть на различных инструментах нескольких придворных и гвардейских офицеров. Общее число участников такого концерта составляло от сорока до пятидесяти человек.
Лев Нарышкин, который хорошо ладил с обоими — и великим князем, и великой княгиней, — регулярно посещал представления молодого двора, а кроме того, часто наносил и личные визиты. Приходя в комнаты Екатерины, он нередко вставал за дверью и мяукал, пока она не отвечала таким же образом, и только тогда входил. Он продолжал способствовать неожиданным встречам Екатерины и Станислава Понятовского. Самые приятные из них происходили во время ночных прогулок, когда Екатерина одевалась в мужское платье и по оговоренному сигналу покидала дворец с Нарышкиным, чтобы провести несколько часов в маленьком кругу друзей, включающем Понятовского, в доме, где Лев жил со своим братом и снохой. Учитывая, что Екатерина вообще не имела права покидать дворец без разрешения императрицы, участие в таких приключениях было сопряжено со значительным риском. Первый выход имел место 17 декабря 1755 года, а за ним через несколько дней последовал ответный визит. Ночные гости тайно прошли во дворец, а затем в апартаменты Екатерины. Тайные встречи группы друзей стали частыми. «Заговорщики» регулярно обменивались сигналами в театре, давая знать друг другу, где состоится сбор следующей ночью. Два раза намеченные встречи не состоялись, и Екатерине приходилось уходить домой, но она как-то исхитрялась избежать разоблачения.
В течение этой зимы здоровье императрицы ухудшилось. Сначала считалось, что ее проблемой может быть просто менопауза, но никто не был в этом уверен. Шуваловы начали искать расположения великого князя на случай, если его тетушка близка к смерти. Вот как представила это Екатерина: «Среди придворных поползли шепотки о болезни Ее императорского величества, которая оказалась более серьезной, чем представлялась вначале. Некоторые называли ее истерией, другие говорили об обмороках, конвульсиях и нервном срыве»{172}. Вероятно, это была эпилепсия, которая оставляла Елизавету уставшей и слабой на несколько следующих дней.