Любую девочку, родившуюся в этом «феодальном муравейнике», ожидала жестокая конкуренция при поисках хорошей партии, дабы посредством брака приподнять свою семью на следующую ступень неофициальной иерархии. София всегда чувствовала, что ее родители хотели иметь первенцем мальчика, однако отец все-таки был рад ее приходу в этот мир. На всю жизнь она сохранила глубокое уважение к принцу Христиану Августу, считая его образцом прямоты, честности и эрудиции.
Одним из кузенов Христиана Августа был принц Леопольд Ангальт-Дессау (известный как Д ессауский Старик), который имел репутацию чрезвычайно храброго солдата. Он помог стороннику строгой военной дисциплины королю Фридриху Вильгельму изобрести 54 движения прусской муштры, включая церемониальный шаг с прямой ногой, который стал известен как «гусиный шаг». Принц Леопольд был самым доверенным генералом короля Фридриха — да и Христиана Августа, который также отлично послужил прусской армии, король уважал не меньше. Когда родилась София Фредерика, отец ее был комендантом Штеттина, куда король Фридрих назначил его командовать гарнизоном в 1727 году — сразу после свадьбы. Он был серьезным и чистым человеком, истинным лютеранином, который предпочитал компанию книг общественным сборищам.
Его молодая жена Иоганна — с орлиным носом, изогнутыми бровями и белокурыми вьющимися волосами — имела совсем другой характер. Она была воспитана при Брауншвейгском дворе крестной матерью и тетей Елизаветой Софией Марией, герцогиней Брауншвейг-Люнебергской, которой герцог Голштин-Готторпский с радостью отдал одну из семи своих дочерей. Иоганна воспитывалась так же, как и собственная дочь герцогини Брауншвейг-Люнебергской, и именно герцогиня организовала ее замужество в возрасте пятнадцати лет и обеспечила ей приданое. Было бы анахронизмом делать какой-либо психологический вывод из того факта, что в 1727 году юная Иоганна вышла замуж за человека достаточно взрослого, чтобы быть ей отцом, который имел те же христианские имена, что и ее отец, умерший в предыдущем году. Тем не менее правильным было бы признать, что между плохо подходящими друг другу родителями Софии все-таки существовал некоторый род отношений «отец-дочь».
Иоганна находила свое существование с рассудительным мужем среднего возраста в туманном, сером городе Штеттин в устье реки Одер слишком отличным от той живой атмосферы, к которой она привыкла при брауншвейгском дворе. В Штеттине комендант с семьей жил в герцогском замке, стоящем на центральной площади (ныне известном как замок Померанских принцев), гранитном строении XVI века. Город мог предложить мало возможностей молодой женщине, жаждущей активной общественной жизни. Ничего не изменило и рождение первенца: ребенок не принес Иоганне особой радости. Ее отношение к Софии всегда было противоречивым. Роды были трудными, и похоже, Иоганна считала, что награда за перенесенные ею испытания недостаточна. Что же касается дочери — она чуть не умерла в процессе, и ей потребовалось девятнадцать недель, чтобы поправиться.
Ребенком София, которая имела очень белую кожу, светлые волосы и голубые глаза, была отдана кормилице и помещена под постоянное наблюдение «вдовы — некоей герр фон Гогендорф»{6}, которая стала вести себя как подруга Иоганны. Фрау фон Гогендорф недолго продержалась на своей должности, не наладив отношений ни с ребенком, ни с его матерью. Девочку оставляли кричать, в результате чего малышка привыкла игнорировать любое замечание, если его не повторяли несколько раз и очень громким голосом. Однако от начинающейся бесконтрольности Софию спасло появление сестер Кардель из семьи беженцев-гугенотов. Старшая сестра, Магделина, которая ухаживала за ребенком почти до четырех лет, не преуспела в завоевании любви малышки, но ее преемница, младшая сестра, Элизабет, которую обычно звали Бабет, смогла завоевать симпатии девочки и надолго сохранилась в ее памяти среди людей, которые, по ее мнению, хорошо на нее повлияли.
София мало видела отца, хотя, похоже, была уверена в его любви издалека («[он] считал меня ангелом»{7}) и гораздо меньше — в любви матери, которая, как ей помнилось, «не особенно беспокоилась обо мне»{8}. Она была вытеснена из сердца матери (если вообще пребывала там когда-либо) долгожданным сыном Вильгельмом Христианом Фридрихом, который родился через 18 месяцев после ее появления на свет. Ее, как ей казалось, «просто терпели»{9} — а временами не было и этого. Бабет Кардель возмещала маленькой девочке отсутствие родительской заботы, не позволяя отвергнутому ребенку стать испорченным. Она научила ее читать и посещала с ней учителей, дававших начальные уроки письма и танцев.
Когда Софии исполнилось три года, родители взяли ее к бабушке Альбертине в Гамбург. Еще более впечатляющее событие произошло, когда ей исполнилось четыре года: король Фридрих Вильгельм Прусский приехал навестить маленький двор в Штеттине, и малышку Софию проинструктировали, что приветствовать короля положено, целуя край его плаща. Однако она оказалась слишком маленькой для этого. Горько посетовав на это обстоятельство, София Фредерика упрекнула короля в том, что он не надел более длинного плаща. Инцидент остался в памяти у Фридриха Вильгельма, так что впоследствии он всегда спрашивал о ней.
София перенесла все обычные детские несчастья, включая и случаи, когда на нее упал шкаф с игрушками и когда ей в глаз чуть не воткнулись ножницы. В раннем детстве она перенесла вспышку кожной болезни, которую теперь назвали бы импетиго[7]. Когда на ее руках появлялась сыпь, она носила перчатки — до тех пор, пока корочки не отпадали; когда сыпь появлялась на голове, ей приходилось сбривать волосы и носить чепчик.
Процесс обучения, которому подвергалась юная София, состоял в основном из заучивания наизусть, что она позднее презирала как вредное для памяти занятие и пустую трату времени: «Какой смысл заучивать предметы наизусть, — удивлялась она, — когда можно спокойно пойти и заглянуть в книгу?» Она учила французский и немецкий языки. Кроме того, ее обучал религии, истории и географии лютеранский пастор по имени Вагнер, с которым она имела несколько стычек по такому вопросу, как, например, действительно ли навечно прокляты «Тит, Марк Аврелий и все остальные великие люди древности»{10}, просто еще не имевшие возможности слышать Евангелие, или по поводу природы хаоса, который предшествовал созданию мира. Образ, оставшийся в памяти взрослой женщины — это независимо мыслящий, обладающий интеллектуальным мужеством ребенок, которого невозможно заставить принять чужое мнение. Она вспоминает также, как просила пастора объяснить, что такое обрезание. На этот вопрос даже храбрая Бабет Кардель отвечать отказалась.
Хотя время от времени мать отвешивала ей шлепки из-за отсутствия терпения и общей раздражительности характера (полагаю, у обеих), телесные наказания не были неотъемлемой частью детства Екатерины. Пастор Вагнер, признается она, хотел, чтобы ее пороли за дерзость, так как она задавала слишком много вопросов — но Бабет Кардель не имела права осуществлять такого рода экзекуции. Лишенный права на прут, пастор перешел к применению вместо этого психологических пыток, пугая ребенка рассказами об аде и проклятии, пока Бабет не заметила, что ее подопечная плачет у окна и уговаривает его перестать. Чувствительная Бабет предпочитала пользоваться морковкой, а не палкой, награждая Софию за хорошую работу и прилежное поведение чтением вслух.
Взрослая женщина вспоминала себя бойкой девочкой, которая только делала вид, что идет спать, а сама, как только оставалась одна, садилась в кровати и превращала подушку в лошадку, прыгая на ней до тех пор, пока не уставала. (Иногда высказывалось мнение, что на самом деле она так мастурбировала{11}. Дети и правда иногда делают это — но что им мешает в самом деле представлять подушку лошадкой?..) Другой ночной трюк, доставлявший ей удовольствие, когда семья оставалась в загородном имении отца в Ангальте, состоял в том, чтобы как только Бабет уйдет к себе, в дальний конец короткого коридора, успеть пробежать вверх через четыре пролета каменной лестницы, а затем промчаться вниз и броситься под одеяло до того, как полная и медленно передвигающаяся женщина вернется.