«Граф Орлов — человек благородный, гуманный и доступный, его отношение к государыне — самое уважительное.
Он малообразован, но имеет чрезвычайно благоприятные природные задатки и далек от притязаний любого рода, чем в этой стране могут искренне похвалиться немногие; он познал много боли и получил в последние годы возможность самообразования. Я воспользовался случаем поговорить с ним однажды вечером, когда он был разгорячен танцами и выпил лишний стакан вина, и могу рискнуть предложить свое о нем мнение как о человеке честном и правдивом, ненавидящем и презирающем малейшие отклонения от этих качеств в других»{462}.
По мнению лорда Кэткарта, Екатерина создала вокруг себя два четко обособленных круга: один — из чиновников различных департаментов, которых она выбрала за их профессиональные качества, а другой — предназначенный только для вечернего отдыха после трудного дня. Второй кружок состоял из более молодых и менее серьезных людей. Все официальные лица, считал Кэткарт, страстно желали стать частью второго, неформального круга — кроме Никиты Панина, который (видимо, после печального конца его надежд на блестящую женитьбу) «изменил характер, изменил манеры и не скрывает, что для него это излишество, что он стремится не к земным радостям, а к пользе и чистоте, которые сделают честь его государыне и обеспечат стабильность ее правления»{463}. Старый поклонник Екатерины граф Захар Чернышев, наоборот, прочно сидит в обоих кругах, и «хотя лишь ненамного моложе мистера Панина, возглавляет все праздники на частных вечеринках»{464}.
Посол мало сообщил о великом князе Павле — лишь то, что он был «многообещающим князем, полностью контролируемым мистером Паниным, который спит с ним в одной комнате и никогда не позволяет ему выходить одному»{465}. Неудивительно, что Павел сказал как-то о Панине: «Он делает слишком много»{466}.
21 апреля 1769 года был сороковой день рождения Екатерины. Томмазо Траетта, ранее придворный композитор в Парме, летом 1768 года заменивший Галуппи по истечению его трехлетнего контракта, написал по этому случаю оперу «Олимпиада». Екатерина весело написала мадам Бьельке:
«Отвага идущего первым — вот слова, отобразившие меня в хорошие и в плохие годы в равной степени. Прошедших лет у меня теперь набралось сорок, и что значит это теперешнее несчастье по сравнению с предыдущими? Но так как вы глубоко интересуетесь моими успехами, позвольте сообщить вам, мадам, что тридцатого апреля по новому стилю, в Пасху, мы выиграли битву у армии из пятидесяти тысяч турок под стенами Хотина»{467}.
10. Героический Орлов
(1769–1772)
Благодаря неутомимой заботе и усердию графа Орлова моровое поветрие в Москве пошло на спад.
4 августа 1769 года Екатерина сообщила Вольтеру: «Мои солдаты идут на войну против турок, будто на свадьбу»{468}. Последствия войны и перспектива грядущего подъема России как морской державы еще не вызывали беспокойства у британского посла — в основном потому, что российский флот того времени сильно зависел от британского опыта:
«Я считаю своей обязанностью следить, чтобы в настоящий момент ничто не было ближе сердцу императрицы и чаяниям нации, чем поставить российские военно-морские вооруженные силы на достойную основу. Это не может быть сделано иначе, чем при взаимодействии и с помощью Англии, и невозможно, чтобы Россия когда-нибудь стала нам достойным конкурентом — ни в коммерции, ни в военно-морской силе»{469}.
Этим летом Этьену Фальконе предстояло предъявить общественности свою конную статую и вынести первый плевал отзывов. Отдельной темой разговоров стала змея, которую скульптор поместил в основание монумента. Некоторые говорили, будто она неприемлема и должна быть убрана — не понимая, что, как Фальконе объяснил Екатерине, без змеи под копытами Петрова коня «опора статуи будет необычайно слабой. Они не делали, как я, расчетов распределения веса. Они не знают, что если бездумно последовать их совету, скульптура вообще не устоит»{470}.
Екатерина, не желая быть вовлеченной в споры, ответила Фальконе: «Есть старая песня, гласящая «что будет, то и будет» — вот мой ответ на змею. Ваши доводы убедительны»{471}. Позднее, в апреле, Екатерина снова вернулась к той же теме: «До меня доходят одни похвалы скульптуре. Лишь одна персона заявила, что ей бы хотелось видеть одежду более складчатой — иначе глупцы могут подумать, что это женская сорочка. Но вы ведь не можете ублажить каждого!»{472} Гранитный валун, расщепленный молнией и известный из-за этого как «гром-камень», нашли в Лахте, в Карелии[39], и сочли идеальным постаментом для конной статуи.
После того, как Екатерина сама осмотрела камень, она объявила о награде тому, кто придумает наилучший способ доставить его в Петербург. Победило предложение перекатить камень по специально сооруженной дороге от Лахты к северному берегу Финского залива. Предприятие заняло пять месяцев. Отсюда на огромной барже его отбуксировали по Неве к месту назначения. К концу мая 1770 года Екатерина все еще успокаивала Фальконе, который на этот раз нервничал из-за отсутствия откликов на его работу (недавно была открыта для обозрения глиняная копия):
«Я знаю, что вы сняли покроет и что в целом все довольны. Если люди ничего не говорят вам, то это из деликатности. Одни чувствуют, что недостаточно квалифицированны, другие, возможно, боятся обидеть вас, высказав свое мнение — но большинство просто не находит предмета для дебатов. Не… следует видеть все в черном цвете»{473}.
В течение 1770 года Екатерина поняла, что ей необходимо более просторное здание для размещения разрастающейся художественной коллекции. Архитектора Юрия Фельтона, немца по происхождению, родившегося в Петербурге, призвали пристроить неоклассическое продолжение к Малому Эрмитажу. Это здание стало известно как Старый Эрмитаж. Оно должно было вместить не только галереи, но и библиотеку, медальный отдел и бильярдную комнату (бильярд всегда был одним из любимых времяпрепровождений Екатерины).
В это же время Екатерина все больше начинает интересоваться парками и их обустройством. В мае она издает приказ по закладке в Царском Селе «Английского парка». Этот термин стал определять живописный или ландшафтный парк, в котором искусство помогало создать «эффект естественности». Два года Екатерина работала над тем, что подразумевала под «Английским парком». Она писала Вольтеру:
39
Ныне Лахта — один из северных пригородов Петербурга. Территория, на которой она расположена, находится на Карельском перешейке, но не имеет никакого отношения к Карелии; ее историческое название — Ижорская земля, в XVIII веке она именовалась Ингерманландией.