Не было никаких признаков грозы на небосклоне отношений между Екатериной и Григорием — наоборот, все указывало на то, что она будет ждать его после завершения мирных переговоров с распростертыми объятиями.
11. Смущение и беспокойство
(1772–1773)
Это дело — непробиваемый хаос, и в поведении императрицы заметны противоречия, в которых никто ничего не может понять.
К 1772 году Екатерина и Григорий Орлов наладили, по всем признакам, некую версию семейной жизни, хотя их отношения никогда не были оформлены официально. Они оставались любовниками одиннадцать лет, и несмотря на все устрашающие пророчества дипломатов и частных лиц в течение этих лет, выбор фаворита, похоже, послужил стабильности и успешности правления Екатерины. Григорий не злоупотреблял своим положением; о нем хорошо отзывалось большинство непредвзятых наблюдателей; он был для императрицы источником совершенно необходимой передышки, а также отношений, свободных от лести. Он был тем — возможно, единственным — человеком, с которым она могла полностью отключаться от руководства.
А позднее его поставили на важную должность по улаживанию конфликтов — так хорошо он зарекомендовал себя при ликвидации чумного бунта. Теперь Орлова отправили добывать себе лавры на переговорах с турками. Вероятно, его стремление уехать в Москву, а теперь в Фокшаны в Валахии показывало, что он устал от раззолоченной жизни при дворе и не хочет оставаться «содержантом» навсегда. Но они с Екатериной уже доказали свою способность регулировать взаимоотношения сообразно изменяющимся обстоятельствам, и нет причины считать, что желание действовать накапливалось у Орлова в тисках его положения императорского фаворита. То, что Екатерина все еще считала его привлекательным (ему было тридцать восемь, а ей сорок три), ясно из всего, что она писала о нем, в особенности мадам Бьельке.
Но влияние Орлова на Екатерину никогда не переставало внушать беспокойство определенным кругам при дворе, в том числе большинству знати из окружения графа Панина. Хотя оба приближенных государыни прошли через фазу явного дружелюбия, и неприкрытая враждебность возникала меж ними редко, холод между Паниным и Орловым наблюдали многие, считая его неизбежным аспектом жизни при дворе. Одной из претензий Панина, которую он высказал графу Солмсу (а тот в свою очередь сообщил Фридриху Великому), было то, что присутствие Григория на встречах Совета может отсрочить принятие разумных решений: «поскольку [Орлов] считает, что ему позволено говорить все, что вздумается, он часто приводит опрометчивые аргументы, которые другим приходится опровергать с осторожностью»{517}. В устах печально известного своей медлительностью Панина обвинение Орлова в задержке дел кажется необоснованным; в записке, которую Екатерина однажды составила для собственного развлечения по поводу того, как каждый из ее придворных вероятнее всего встретит свой конец, она предсказала, что граф Панин умрет, «если хоть немножко поторопится»{518}.
Панин всегда рассматривал Григория и его братьев как потенциальную угрозу положению своего подопечного, великого князя Павла, который тоже не дружил с фаворитом матери. Долгое отсутствие Григория про дворе (ожидалось, что мирные переговоры продлятся несколько месяцев) давало Панину возможность разрушить отношения между последним и императрицей — возможность, которой он не собирался упускать.
Следующие восемнадцать месяцев двор представлял собой шахматную доску. Разыгрывались замысловатые ходы, несколько раз то одна, то другая партия объявляла «шах», но никогда до конца не было ясно, кто на самом деле двигает фигуры.
Весна 1772 года была в Петербурге очень холодной, и ее капризы не позволили Екатерине удовлетворить свою последнюю страсть к садоводческим работам. Этой весной в Царском Селе Василий Неелов начал строительство неоготических зданий — Адмиралтейского павильона на дальней оконечности Большого пруда и Эрмитажной кухни возле старого Эрмитажного павильона. 12 мая Екатерина написала мадам Бьельке, что Григорий Орлов с Алексеем Обрезковым, ее «ангелы мира»{519}, проследовали через Москву и вскоре прибудут в Киев. 18-го к ней в Царском Селе присоединились великий князь Павел и граф Панин (который возвращался в город раз в неделю, чтобы посещать заседания Совета).
Через восемь недель она сообщила мадам Бьельке, что, по ее разумению, «ангелы мира» должны уже сидеть лицом к лицу с турками. Она упоминает Григория тоном восхищенной любовницы, описывая его как «без преувеличения самого красивого человека своего времени»{520}. В этот день Екатерина покинула Царское Село, чтобы отправиться в «отвратительный, ненавистный, невыносимый Петергоф и отпраздновать там свое восшествие на престол и день святого Павла{521}. Она писала по пути, в охотничьем домике, где должна была провести ночь. Императрица, несмотря на холодную для мая погоду, была необычайно довольна несколькими неделями в Царском Селе, своем «любимом месте пребывания»{522}, так как нашла там новую радость в общении с сыном:
«Мы никогда не радовались Царскому Селу больше, чем в эти девять недель, которые я провела вместе с сыном.
Он становится красивым мальчиком. Утром мы завтракали в милом салоне, расположенном у озера; затем, насмеявшись, расходились. Каждый занимался собственными делами, потом мы вместе обедали; в шесть часов совершали прогулку или посещали спектакль, а вечером устраивали трам-тарарам — к радости всей буйной братии, которая окружала меня и которой было довольно много»{523}.
Но Екатерина не упомянула в письме мадам Бьельке о том, что весной и в начале лета открыла особенно смутивший ее — хоть и не очень хорошо продуманный — заговор нескольких младших офицеров Преображенской гвардии. Вот как описал это граф Солмс Фридриху Великому: «Нескольким молодым дебоширам-дворянам… наскучило их существование. Вообразив, что кратчайшим путем к зениту будет устройство революции, они составили нелепый план возведения на престол великого князя»{524}. Они умудрились заручиться поддержкой примерно тридцати солдат, и их дерзкий план заключался в том, чтобы попасть в Царское Село, захватить Павла, привезти его в Петербург и объявить императором. Тем временем они собирались также захватить Екатерину и передать ее Павлу, дабы он поступил с нею, как посчитает нужным. Они определили судьбы всех основных придворных, заранее решив, кого сохранят, а кого прогонят — и основной их целью было избавиться от Орловых и всех связанных с ними.
Похоже, что воображение офицеров намного обогнало действительность, пишет граф Солмс. «Самым экстравагантным во всем этом деле было то, что если великий князь откажется выполнять их намерения, тогда один из этих младших офицеров, автор плана, примет на себя управление империей»{525}. Затем этот же офицер развалил свой собственный замысел, доверив его князю Федору Барятинскому, одному из основных заговорщиков при перевороте Екатерины, который посадил ее на трон. Все это время он был одним из камергеров императрицы. Видимо, молодой офицер вообразил, что если Барятинский был участником одного заговора, он будет расположен поддержать и другой. Но не учел лояльности камергера к императрице (которая к тому же прикрыла его от последствий участия в убийстве Петра III). Барятинский немедленно пошел к майору Преображенского полка, чтобы информировать его о заговоре. Конспираторы были арестованы и во всем признались. Их подвергли телесным наказаниям — от кнута для офицеров (кнут в руках опытного палача мог снимать со спины человека кожу длинными полосами) до порки и вырывания ушей и ноздрей у простых солдат. Затем всех злодеев отправили в Сибирь. Несмотря на смехотворную природу этого плана, Екатерина из-за него разнервничалась. «Не пренебрегают… никакими мерами предосторожности, чтобы защититься от внезапных попыток переворота, — объяснял новый британский посол Роберт Ганнинг. — В садах и в окрестностях Петергофа (место, где она более всего на виду) нет ни уголочка, в котором не стояли бы часовые, когда она находится там»{526}. Ганнинг также упоминает, что слышал о Григории Орлове, и явно от кого-то из противного Орлову лагеря: «У него есть, как мне сказали, приятные качества, но незначительные. Он неблагоразумен и беспутен до предела, часто уезжает от императрицы на охоту в компании с недостойными личностями, не считаясь со своей связью с нею»{527}.