Хотя муж ею пренебрег, она не потеряла надежду, что может нравиться. Ей восемнадцать лет. В зеркале Екатерина все чаще видит вполне симпатичное лицо. «Я хорошела на глазах, – напишет она. – Роста высокого,[17] фигуру я имела отличную; немного худощава, но пополнять всегда можно. Предпочитала не пудриться, волосы красивого шатенового оттенка и очень густые». Кстати, многие придворные мужчины не скрывали своего внимания к ней. Кирилл Разумовский, брат фаворита императрицы, шепчет ей на ухо комплименты, но она не решается понимать их как признание в любви. Посол Швеции находит ее красавицей и поручает госпоже Лесток сказать ей об этом. Екатерина польщена, но «то ли от скромности, то ли из кокетства смущается» каждый раз, когда встречается с этим дипломатом.
Салонная галантность не в состоянии заглушить ее недюжинный темперамент. Екатерина старается успокоить нервы физическими упражнениями. Летом она встает на заре, надевает мужской костюм и в сопровождении старого слуги отправляется стрелять уток в камышах на берегу моря, по обе стороны канала в Ораниенбауме. Верховая езда позволяет ей забыть свое печальное существование еще лучше, чем охота. В скачке галопом она познает радость покоренной скорости и свободного порыва. Иногда она по тринадцать часов в день не слезает с седла. «И чем труднее была скачка, тем больше удовольствия я получала, и, если лошадь убегала, я бежала за ней и приводила ее обратно», – напишет она впоследствии. Екатерина предпочитает ездить в кавалерийском седле. Императрица видит в этом возможную причину бездетности великой княгини. Тогда Екатерина потихоньку заказывает седла, которые можно изменить из дамского в кавалерийское, а стремя перекидывать по своему желанию. Благодаря этому хитроумному устройству великая княгиня ездила перед Елизаветой в дамском седле, а когда оставалась одна – верхом по-мужски. Юбка была разделена надвое вдоль всей длины, что и позволяло менять позу. Обучает ее немецкий берейтор, преподаватель кадетского корпуса, и ее успехи скоро приносят ей награду – «почетные стремена» из чистого серебра. Другая победа – на танцевальном поприще: однажды на балу она поспорила с мадам Арнхейм, женой министра из Саксонии, кто дольше сможет кружиться, не теряя дыхания. Екатерина выиграла и очень этим гордилась. Во время другого приема недавно прибывший в Санкт-Петербург рыцарь Сакрозомо подошел к ней и, целуя руку, прошептал: «Это от вашей матушки», – и вложил ей в руку записку. Перепуганная, что кто-то мог увидеть его уловку, Екатерина прячет записку в перчатку. Позже, уединившись в своей комнате, она читает послание от матери словно из другого мира, перечитывает, плачет от волнения и решает ответить ей тем же путем, рискуя быть разоблаченной. По совету Сакрозомо она должна передать письмо через виолончелиста во время ближайшего концерта. В назначенный день она обходит оркестр, видит нужного ей мужчину и останавливается за его стулом. Он тотчас делает вид, что ищет носовой платок, и при этом широко раскрывает карман фрака. Она опускает туда бумажку. Никто не заметил. Она с облегчением вздыхает. Сколько лет еще она должна будет дрожать от страха перед шпионами императрицы? Как ни старалась она угодить этой женщине, от нее исходит только ненависть, презрение и подозрительность. Импульсивная и непоследовательная, Елизавета вполне может в любой момент выслать ее обратно в Германию, аннулировав брак, не давший плодов. Должна ли Екатерина опасаться или желать такого решительного конца? Она и сама точно не знает. Камергер Афзин отводит ее в сторону и передает ей мнение, только что высказанное императрицей за столом, а именно: великая княгиня «погрязла в долгах», все, что она делает, «отличается глупостью», она воображает, что умна, но «никого не обманет», «за ней нужен глаз да глаз», она опасна… И он добавляет, что ему поручено повторить это высказывание слово в слово той, кого это касается. Екатерина проглатывает пилюлю, ей стыдно, но она решает дождаться следующего удара.
Когда-то Гилленборг привил ей вкус к чтению. И вот теперь в книгах ищет она утешение и познание. Начинает с романов Ла Кальпренеда, мадемуазель де Скюдери, с «Астреи» Оноре д'Юрфе, «Кловис» Демаре. Но эти идеализированные приторные истории ей скучны. Она обращается к произведениям Брантома и находит их забавными, хотя и легкомысленными. Но особенно ей нравятся письма мадам де Севинье. Ей хотелось бы научиться писать таким же острым пером, сочетая наблюдательность с иронией, ум с грациозностью. Всю жизнь, садясь перед чистым листом бумаги, Екатерина будет вспоминать этот несравненный образец. Она читает с похвальным старанием «Общую историю Германии» П. Барра, проглатывая том за томом, и «Историю Генриха Великого» П. Перефикса. Благородный образ Генриха IV вызывает в ней восхищение. Вот кого она будет брать в пример, если ей придется когда-нибудь царствовать. Но, по правде говоря, ей все меньше и меньше верится в такую возможность. Несколько позже она открывает для себя Вольтера и без ума от него. Затем погружается в четырехтомный «Словарь» Бейля и глотает без разбору либеральные мысли этого предшественника энциклопедистов.
После такой волшебной прогулки по саду великих умов наступало жестокое пробуждение в мире, где властвуют императрица, Петр и чета Чоглоковых. Великолепный князь Репнин освобожден от обязанностей надзирателя за великим князем, и его место занял муж мадам Чоглоковой, которая остается надзирательницей великой княгини. По-прежнему уверенная в том, что Чоглоковы – примерная пара, императрица рассчитывает, что они окажут благотворное влияние на молодую чету и те полюбят друг друга и заведут детей. С самого начала Екатерина невзлюбила Чоглокова. «Он был толстым светловолосым фатом, так же туп умом, как и упитан телом, – напишет она. – Его все не любили, как не любят жабу, и сам он был отнюдь не любезен; зависть, ревность и злобность его жены тоже были опасны, особенно для меня, не имевшей в мире иной опоры, как себя и своих добродетелей, если они были». И вот этот надутый дурак, почитаемый за зерцало супружеской добродетели, в несколько дней соблазняет мадемуазель Кошелеву, фрейлину императрицы, и та беременна от него. Царица в гневе, она готова выгнать из дворца соблазнителя. Жена его в слезах, она осуждает поведение мужа, но согласна все забыть. Оба идут к Елизавете и на коленях умоляют ее, во имя их шестерых детей, не клеймить их бесчестьем, изгоняя со двора. Удивительное решение ее величества: Чоглоковы останутся выполнять свои обязанности при великом князе и княгине, а изгнана будет фрейлина. Но после этого случая оба надзирателя не так важничают, как прежде. Чоглоков до того расчувствовался, что осмеливается строить глазки Екатерине. Он надеется, что она поддастся, как мадемуазель Кошелева. Ее оскорбляют эти притязания, но она старается не доводить дело до публичного скандала. Госпожа Чоглокова замечает галантные маневры неверного супруга и благодарна Екатерине, что она дает отпор с такой скромностью. Впрочем, скоро она сама отплатит мужу, изменяя ему за милую душу.
В этом хитросплетении скандалов Екатерина старается не терять равновесия и ясности ума. Она знает: то, что дозволено другим, будет сурово осуждено по отношению к ней, поддайся она слабости и уступи хоть чуть-чуть. При этом дворе, похоже, у всех есть внебрачные грешки. Кроме нее. Императрица со своими узаконенными любовниками подает пример разврата, но строго следит за поведением великой княгини. Когда Екатерина в конце концов привыкла к своей первой горничной госпоже Краузе, ее вдруг удаляют и назначают вместо нее Прасковью Владиславову. На этот раз Екатерине повезло от замены. Госпожа Краузе – немка, а госпожа Владиславова – русская, причем горячая патриотка. Умная, веселая, образованная, она – ходячая энциклопедия былых времен. Знает все о знатных семьях, окружающих трон: родственные связи, женитьбы, состояния, историю, пристрастия, тайные грехи. Слушая ее, Екатерина словно проникает в самые потаенные места чужих домов. Но госпожа Владиславова очень набожна, и великий князь не может ей этого простить. Он насмехается над ней за то, что она чтит иконы. Со временем он все больше и больше отвергает все славянское. Ностальгия по родному краю так в нем сильна, что он не скрывает, что отдал бы всю Российскую Империю за один город Киль. Вопреки стараниям царицы, Бестужева и некоторых иностранных дипломатов он отказывается сменить крошечное княжество, полученное им в наследство от отца, на графства Ольденбургское и Дальменхорстское. Гольштейн – неотделимая часть его самого. Он не может уподобиться Екатерине и русифицироваться, как она. Его идол – Фридрих II Прусский, которого он никогда не видел, но которого считал воплощением благородства, учености и свойственной немцам строгости. Он страдает, видя, что Елизавета и Бестужев считают этого великого монарха своим врагом. Будь он на их месте, он согласился бы со всеми требованиями Пруссии. И он заявляет об этом во всеуслышание.
17
Хотя Екатерина пишет «роста высокого», сохранившиеся платья показывают, что в ней было не более метра шестидесяти сантиметров.