Чтобы быть хорошо принятым в Петербурге, следовало хвалить без меры и льстить без оглядки. Екатерина сама заботилась об этом, и при появлении русского флота в Средиземноморье она получила в этом отношении полное удовлетворение. В Ливорно толпа жалких рифмоплетов встречает Алексея Орлова, известного своей щедростью, хором восторженных песнопений, посвященных, как, например, у Джианетти (Lucca, 1770), «alla sagra Maesta di Catarina II», а год спустя в Лондоне печатаются «Рассуждения о возникновении, развитии и завоеваниях Российской империи», причем итальянец Караччиоли (имя довольно известное) причисляет войны России с Турцией и Польшей к самым лояльным войнам в мире, и все дела императрицы Екатерины ставит выше деяний Петра Великого. Он решается также уверять, что русские женщины превосходят красотою женщин всего мира. Германия, где даже дети в гимназиях изощрялись в сравнениях великого Фридриха с великой Екатериной, конечно, опередила в энтузиазме все другие страны, и подражатели Клопштока, воспевая победу Орлова у Хиоса, призывали поэтов и историков древности, чтобы достойным образом прославить его подвиги, причем имя Эльфинстона, разумеется, вовсе не упоминается.
Нашелся даже соотечественник и боевой товарищ Эльфинстона, приписавший хиосскую победу только гению императрицы и талантам Орлова, совершенно случайно попавшего в адмиралы.
Одерживая победы и расточая доходы своего государства ради престижа русского флага в Греческом архипелаге, Екатерина находит еще возможность кормить голодающую Европу! По крайней мере, так утверждает Н. L. Berendt в то самое время, когда, по более достоверным документам, Россия сама была вынуждена прибегнуть к ввозу иностранного хлеба. Но в европейской прессе ни желали обращать на это внимания. Даже честная Швейцария, вполне убежденная, что неурожаи не в состоянии истощить страну, управляемую такой государыней, возвещает устами анонимного автора: «On devrait n’obéir qu’aux femmes sur la terre![11]
Франция потому лишь не принимает участия в этом концерте, что восточная политика Екатерины на этот раз слишком идет вразрез с традиционными понятиями, чувствами и интересами страны. Молчит и Вольтер, опасаясь за свою популярность, хотя не все его соотечественники разделяют его мнение. Впрочем, чтобы заставить хвалить себя и на языке Вольтера, Екатерине незачем обращаться в Париж. Уже упроченная слава и слишком дорого купленный опыт придворной жизни в Берлине удерживали фернейского старца на берегах Женевского озера, но некоторые его ученики соблазнились заманчивыми предложениями; даже в самом Петербурге Бодуэн, профессор университета, нашел удобным настроить свою лиру в соответствующем тоне, скромно оговариваясь, что
В то время как в Варшаве, после несбывшихся надежд на помощь Блистательной Порты, поляки оплакивали утрату своих провинций и своей независимости, некто барон де Блиньер, капитан военной службы, писал, не обращая ни малейшего внимания на общее настроение:
В следующем году заключение Кучук-Кайнарджийского мира опять дружно настроило хвалебный хор в Европе, так что Александру Великому пришлось серьезно встревожиться неожиданным соперничеством:
10
Если Гомер представит тебя бессмертными стихами, то Орлов, этот второй Ксенофонт, вопреки смертности всего земного, глубоко запечатлеет твою победу на скрижалях истории.
13
Екатерина приковывала к себе глаза всего мира; имя ее сделалось навеки предметом наших единодушных восхвалений.