Вскоре великая усопшая снова начинает завладевать умами, которые так долго покорялись ее волшебной власти, и после самых грубых нападок, самых несправедливых порицаний, восторженные похвалы снова берут верх в массе обзоров прошлого царствования. Некто барон Г. Таненберг, счастливо (как он сам об этом свидетельствует) проживший много лет в России, возвращается даже к преувеличенному восторгу оплаченных панегириков прошлого времени. Гениальность он видит в Екатерине уже с пеленок и, по-видимому, рассчитывает своим поклонением заслужить расположение русского императора, которого он также превозносит за красоту и мужество, выказанное во время войны со Швецией, где, однако, как известно, Павлу не представлялось даже случая встретиться с неприятелем.
Но этого мало. Одобряя, с похвальным стремлением быть вполне беспристрастным, обе турецкие войны (вопреки своим явным симпатиям к неприкосновенности Оттоманской империи), осуждая в то же время раздел Польши и убийства в Праге, неизвестный автор сочинения «Authentic memoirs of the life and reign» (London, 1797) верными чертами обрисовывает «мужской темперамент» и «здравие суждения» покойной императрицы, ее «глубокую проницательность» и изумительную твердость. Форстер в своем «Kurze Uebersicht der Geschichte Katharina» (Halle, 1797) впадает уже в совершенно нелепую лесть. В «Anekdoten aus dem Privatleben» (Hamburg, 1797) автор хотя и в чересчур льстивых выражениях, но очень удачно разграничивает роли самой Екатерины и окружавших ее, которые, обманывая ее, обращали весь ее абсолютизм в пустой звук.
В той же Германии Бистер в «Abriss des Lebens» (Berlin, 1797) старается оценить как качества, так и недостатки великой монархини: «Hätte Katharina den äusseren Ruhm verschmäht… so würde wahrscheinslich die Geschichte nur eine Stimme haben, sie als das Muster aller Regenten zu preisen» (стр. 235).[20]
Другие немецкие авторы, как Зейме, не признают и этой оговорки, полагая, как Н. F. Andrä, у которого Зейме заимствует безо всякого стеснения, или как неизвестный автор «Skizzen aus der Regierung» (Prag, 1797), что, невзирая ни на раздел Польши, ни на закрепощение крестьян, Екатерина, во всяком случае, представляет огромную величину. Всегда и везде она только и делала, что боролась за истину. Автор глубоко убежден, что эта безупречная правительница опередила, Александра II в идее освобождения крестьян.
Итак, в общем – Германия вернулась к прежнему преклонению перед Екатериной. Что касается Италии, то она, как и прежде, вполне предана ей, о чем свидетельствуют В. Bertoletti, анонимное сочинение «Vita e geste di Catarina II» и даже шесть томов по обширности первого в Европе труда, посвященного покровительнице философов.
Во Франции за ничтожными измышлениями Гебеля следуют фантастические обращения к миру духов в одном незначительном анонимном сочинении, изданном в Париже, хотя помеченном Камчаткой. Тень Фридриха II, встретившись в Елисейских полях с тенью Екатерины, признает ее превосходство и преклоняется перед ней.
1797 год следует считать знаменательным годом в историографии императрицы: появляется книга Castéra «Vie de Catherine II»; в 1800 г. она вновь выходит в исправленном виде, под названием «Histoire de Catherine II», За ней следуют «Mémoires secrets» (Paris, 1800) Массона. Оба писателя имели счастье, скажу более – заслугу воздвигнуть на свежей еще могиле если не исторический памятник, который Екатерина вполне заслужила, то, по крайней мере, хоть несколько краеугольных камней этого памятника, сумев возвыситься до широких обобщений, которые, одержав верх над уже произнесенными суждениями, господствовали до наших дней в литературе всех стран, кроме России. Русская критика совершенно несправедливо нашла оценку Кастера и Массона чересчур строгой. Нельзя не удивляться этому обстоятельству, читая, например, у Массона следующие строки: «Благородство Екатерины, блеск ее царствования, пышность ее двора; ее учреждения, памятники, войны для России то же, что век Людовика XIV для Европы; но, как личность, Екатерина стояла выше этого монарха, Людовика прославили французы, – Екатерина прославила русских. Она всегда являлась глубоко человечной и великодушной, что отражалось на всех приближавшихся к ней. Все, знавшие ее близко, были очарованы прелестью ее ума; она умела делать счастливыми тех, кто ее окружал. Ее деятельность, простой образ жизни, умеренность, ее мужество, постоянство, – все это нравственные достоинства, которые было бы крайне несправедливо объяснять лицемерием» (I, 84).
Конечно, труды Массона и Кастера не последнее слово истории: на долю их преемников осталась еще обширная задача, над которой историки, вероятно, еще долго будут трудиться; но от новых штрихов, которые уже прибавились и еще прибавятся к портрету Екатерины, личная ее слава, по-видимому, уже ничего не выиграет. Что касается самого русского народа, то, сознаваясь в своем «огромном предубеждении» против него, Массон все же склонен думать, что более близкое изучение России явится скорее благоприятным для великой нации, от которой великая монархиня потребовала такого огромного напряжении всех ее сил, не придавая этому даже должного значения; и, вероятно, долго еще придется русскому народу ждать справедливого воздаяния: Екатерина более чем кто-либо способствовала развитию одного из самых ценных его качеств – терпению.
20
Если бы Екатерина презрела внешнюю славу, то история, вероятно, единогласно признала бы ее идеалом правительницы.