От этой статьи сохранился рукописный отрывок, который не оставляет сомнений в том, что она была написана Екатериной. Но княгиня Дашкова не померла от смеху, читая ее: она пришла в искреннее негодование. Статью она напечатала, но посоветовала автору ее – она поверила сначала, что это Лев Нарышкин, – не писать больше: он был для этого совершенно бездарен. Тут, в свою очередь, оскорбилась Екатерина. Она приказала вернуть ей продолжение «Былей и небылиц», которое было уже послала в редакцию. Державин еще подлил масла в огонь, рассказав императрице, что княгиня вообще позволяет себе очень неуместные замечания и шутки насчет сочинений Екатерины и иногда высмеивает их даже при посторонних. Несчастная редакторша сделала все от нее зависящее, чтобы поправить дело, успокоить гнев императрицы и спасти журнал. Но все было напрасно. Год спустя Екатерина писала Гримму:
«Этот журнал не будет теперь уже так хорош, потому что его шутники поссорились с издателями; но те от этого только потеряют; он был развлечением города и двора».
Екатерина продолжала, впрочем, еще некоторое время сотрудничать в «Собеседнике», но отказалась от юмористического жанра «Былей и небылиц», бывших главной приманкой журнала. Она заменила прежние статьи «Записками касательно русской истории». Но хоть она и уверяла, что очень довольна ими, и писала Гримму, что они имеют полный успех, и только скромность не позволяет ей говорить о них более подробно, читатели на этот раз, видимо, не разделяли ее восторгов. Журнал влачил жалкое существование до июня 1784 года. В это время смерть Ланского остановила надолго перо императрицы, и в сентябре «Собеседник» совсем перестал выходить.
В заключение «Былей и небылиц» – уже решив не продолжать их больше, – Екатерина изложила свой взгляд на искусство писать, в виде особого завещания. Эти замечания ее послужат эпилогом для настоящей главы:
«Собственное мое имение „Были и Небылицы“ отдаю я (имяреку) с тем, 1) Что ему самому, или кому он отдаст, поверит, продаст или заложит, для продолжения оных, не писать шероховато, либо с трудом, аки подымая тягости на блоке. – 2) Писав, думать недолго и немного, но иначе не потеть над словами. 3) Краткие и ясные выражения предпочитать длинным и кругловатым. 4) Кто писать будет, тому думать по-русски. Всякая вещь имеет свое название. 5) Иностранные слова заменить русскими, а из иностранных языков не занимать слов, ибо наш язык и без того довольно богат. 6) Красноречия не употреблять нигде, разве само собою на конце пера явится. 7) Слова класть ясные и буде можно самотеки. 8) Скуки не вплетать нигде, не иначе же умничаньем безвременным. 9) Веселое всего лучше; улыбательное же предпочесть плачевным действиям. 10) За смехом, за умом, за прикрасами не гоняться. (NB. Не запрещается, однако ж, оных употреблять везде тут, аки струи). 11) Ходулей не употреблять, где ноги могут служить, то есть надутых и высокопарных слов не употреблять, где пристойнее, пригожее, приятнее и звучнее обыкновенные будут. 12) Врача, лекаря, аптекаря не употреблять для писания «Былей и небылиц», дабы не получили врачебного запаха. 13) Проповедей не списывать и нарочно оных не сочинять. 14) Где инде коснется нравоучения, тут оные смешивать не иначе с приятными оборотами, кои бы отвращали скуку, дабы красавицам острокаблучным не причинить истерических припадков безвременно. 15) Глубокомыслие окутать ясностью, а полномыслие – легкостью слога, дабы всем сносным учиниться. 16) Пустомыслие и слабомыслие откинуть вовсе, будь можно. 17) На всякие мысли смотреть не с одного конца, но с разных сторон, дабы избирать удобно было вид тот, который рассудку приятнее представится. 18) Стихотворческие изображения и воображения не употреблять, дабы не входить в чужие межи. 19) Желается, чтобы сочинитель скрыл свое бытие и везде бы было его сочинение, а его самого не видно было и нигде не чувствовалось, что он тут действует; и для того советуется ему говорить так, чтобы не он говорил, а без того ум его или глупость равно неспособны будут читателям».
Бесспорно, это превосходные правила; Буало и Вольтер вполне согласились бы с ними. Но только мы не совсем уверены в том, чтобы сама Екатерина их соблюдала и в статьях для «Собеседника», и в других своих сочинениях.
Глава 3
Екатерина в роли педагога
Учреждения, созданные Екатериной в целях народного образования, и ее педагогические взгляды и сочинения занимают такое крупное место в истории ее царствования, а также в истории духовного развития России, что мы не можем обойти их молчанием в этом очерке, как ни коротки будут строки, которые мы им посвятим. Достигнув власти, Екатерина поняла, какой твердой опорой было для нее в той борьбе, из которой она вышла блестящей победительницей, ее высокое умственное развитие и относительно богатые и разнообразные познания. Кроме того, она по личному опыту знала, чего стоит в России – даже на ступенях престола – добиться хотя бы неполного образования. И наконец, сама практика управления показала ей, как безжалостно разбиваются лучшие намерения монарха о невежество и косность его подданных. Преобразовать или, вернее, положить почин народному просвещению в России было поэтому одной из самых ранних и первых ее забот. Здесь ей всё или почти всё приходилось начинать с начала. Крестьянство, разумеется, не шло в счет, среднее сословие – тоже, потому что его почти не существовало, и весь вопрос сводился в сущности к тому, чтобы поднять умственный уровень одних высших классов. Этот уровень был изумительно низок. Дети дворян воспитывались или крепостными, или иностранными гувернерами. О том, что могли им дать первые, не стоит и говорить; что касается вторых, то легко догадаться, чем были люди – по большей части французы – которых могла соблазнить карьера домашнего учителя в далекой и варварской России. Меге-Латуш рассказывает случай с гувернанткой, которую родители ее будущих учеников спрашивали, умеет ли она говорить по-французски; «Sacrédié! – ответила она им, – ведь это мой родной язык». И они удовлетворились этим, не требуя от нее дальнейших рекомендаций. Но только за ней так и осталось с тех пор имя Mademoiselle Sacrédié.
Как всегда, Екатерина задумала дело очень широко и хотела, чтобы оно осуществилось быстро, почти мгновенно. Уже на второй год ее царствования Бецкий, избранный ею в сотрудники по делу народного просвещения, получил приказание выработать проект новой воспитательной системы, которая послужила бы основанием для целого ряда предполагавшихся к открытию училищ и школ. Результатом работы Бецкого явилось Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества, опубликованное в 1764 году. Бецкий не скрывал, что идеи, положенные в основание этого «учреждения», принадлежат самой императрице. Они были очень смелы, хотя и неоригинальны: Екатерина заимствовала их у Локка и Жан-Жака Руссо, в особенности у последнего, несмотря на то, что ставила невысоко его гений. Дело шло о том, чтобы создать «новую породу людей», не имеющих ничего общего с теми, что существовали прежде в России, и для этого с малолетства вырвать их из родной почвы и семей и пересадить в искусственную атмосферу оранжерей-училищ, специально созданных для них. Детей должны были помещать в эти учебные заведения пяти-шести лет и держать там совершенно замкнуто и вне всякого постороннего влияния до восемнадцати-двадцати лет.
Екатерина искренно и серьезно задалась целью провести эту программу в жизнь. И если это ей не удалось – по крайней мере в тех границах и размерах, о которых она мечтала, т. е. по отношению ко всему делу народного воспитания и образования, – то лишь потому, что она встретила громадные затруднения и у нее не хватило терпения, настойчивости и неутомимости, чтобы превозмочь их. Камнем преткновения на ее пути стали не только ее приближённые, люди, большей частью очень невежественные и потому равнодушные или даже враждебные ко всему, имеющему отношение к просвещению, но и передовые русские умы, в которых она могла бы найти неофициальную поддержку своим начинаниям. Так, Новиков и круг его читателей, подчинявшийся влиянию этого выдающегося публициста, не разделял вовсе идей Жан-Жака Руссо. А между тем Новиков и его друзья были, бесспорно, цветом русской интеллигенции. У Новикова были свои, совершенно противоположные Руссо педагогические взгляды; он придавал громадное значение местному духу, обычаям, преданиям и нравам страны в деле народного образования и восставал против произвольного введения в него иностранных, чуждых элементов. Те же лица, которые были призваны Екатериной, чтобы непосредственно руководить просвещением народа, сомневались – не более, не менее, как в пользе всяких школ вообще. В 1786 году на вечере у императрицы в отзыве Потемкину, говорившему о необходимости открыть новые университеты, стоявший во главе недавно открытых начальных училищ Завадовский заметил, что Московский университет со времени своего основания не создал ни одного выдающегося ученого. «Это потому, – возразил ему Потемкин, – что вы не дали мне возможности докончить учение, а выгнали меня вон». Фаворит говорил фактически правду: он был исключен из числа студентов и принужден поступить на военную службу, что и послужило началом его карьеры. Но он забывал прибавить, что это наказание было заслужено им по справедливости за его леность и распущенное поведение. Но тут заговорила сама Екатерина: она сказала, что лично многим обязана университетскому образованию, потому что с тех пор, как у нее служат лица, учившиеся в Московском университете, она начинает кое-что разбирать в записках и бумагах, которые ей представляют для подписи. Вследствие этого разговора и было решено открыть университеты в Нижнем Новгороде и Екатеринославе. Впрочем, прежде надо было еще создать этот последний город, существовавший пока только на бумаге.