– Лев Нарышкин?
– Мне нравятся его милые шутки. С ним весело, и он не мучит неуместными и непозволительными объяснениями в любви.
– Неужели толстый Большой Пётр?
– Он хорошо поёт.
– Да… у каждого таланты!.. Но… скажите всё-таки?.. Захара Чернышёва вы любите больше, чем меня?..
– Вы несносны. Настойчивость ваша меня изводит. Ну, хорошо, я скажу вам: вы нравитесь мне больше других. Что из этого?.. Я прошу вас оставить меня. Что могут подумать обо мне?.. Наше отсутствие вдвоём может быть замечено и дурно истолковано. Вы знаете, как люди злы.
– Марии Симоновны здесь нет и некому доносить и сплетничать.
– Вы забываете, что у меня есть муж, что он здесь и что вы – соперники. Он влюблён в меня больше вашего.
– Н-ну!.. Скажите мне… Одно…
– Ничего не скажу – уезжайте…
– Я не уеду от вас до тех пор, пока не услышу от вас самих, что вы неравнодушны ко мне.
– Да… да… Только убирайтесь…
Екатерина Алексеевна звонко и весело смеялась.
– Хорошо, запомните – слово дано…
Салтыков дал шпоры и помчался к опушке.
– Нет!.. Нет… – крикнула ему вслед Великая Княгиня.
– Да!.. Да!.. – донеслось до неё с опушки.
V
Государыня потребовала к себе Чоглокову. Мария Симоновна догадалась – её ожидал разнос. Если разнос будет по-французски – это ничего, но если по-русски – она сильно провинилась перед Государыней, – тогда хоть и не оправдывайся.
Разговор начался по-русски. Мария Симоновна опустила глаза и сделала самое смиренное лицо.
– Что сие, матушка, – гремела ворчливым голосом Государыня. – Великий Князь мне жаловаться изволил, что Великая Княгиня с Салтыковым обманывает его и смеётся над ним… Твой муж колпак и крутом тебя сопляки, которые вовсе ничего не смотрят.
Когда пошли такие выражения – возражать и оправдываться было бесполезно. Мария Симоновна ниже опустила голову и сложила на груди прекрасные белые руки.
– Ты смотри у меня… Я не для того тебя в гофмейстерины поставила, чтобы Великого Князя в обиду соплякам давала. Не дура, слава Богу, сама детей имеешь, понимать должна, что можно и чего нельзя. Шестой год идёт, что Великая Княгиня замужем, а где он, России пожеланный наследник? Ты меня поняла, надеюсь?..
– Поняла, Ваше Величество.
– Ну, ступай. Да приструнь всех сопляков. Пора делами заниматься, а не амурной болтовнёй.
Из государынина кабинета Чоглокова прошла к покоям Великой Княгини и, неслышно отворив дверь, вошла в комнату.
Великая Княгиня сидела с книгой в кресле… Она посмотрела на гофмейстерину, заложила пальцем страницу и прикрыла книгу. В её глазах был вопрос.
– Ваше Высочество, простите, без доклада… Я к вам от Её Величества. Я имела сейчас пренеприятный разговор с Её Величеством. Разговор был о вас.
– В самом деле?.. C'est interessant!..[116] Чем я провинилась?
– Великий Князь на вас жаловался.
- Да?..
– Он говорил, что Ваше Величество часто бывает в обществе графа Салтыкова.
Великая Княгиня пожала плечами.
– Что тут удивительного – он мой камергер… Всегда притом же на людях. Я никому не жалуюсь, что Великий Князь откровенно строит куры Воронцовой.
– Ваше Высочество, – вкрадчиво и таинственно зашептала Мария Симоновна, – вы меня знаете не первый год. Вы можете мне доверять. Я – мать… У меня большая семья. Вы понимаете, что я могу быть вам полезной. Для взаимной любви и облегчения супружеских уз нужно уметь прощать друг другу случайные увлечения. Они неизбежны. Положение ваше, как Великой Княгини, не из лёгких. Когда мы, простые смертные, не имеем в супружестве детей – это грустно и тяжко, но это простительно. Вы – супруга наследника Российского престола, и Ваше Высочество поймёте меня, когда я вам скажу, что первейшая обязанность ваша есть – иметь сына…
– Мария Симоновна, я тоже всегда была до конца откровенна с вами. Оное не от меня зависит… Супружеские узы священны.
– Ваше Высочество, бывают положения, которые обязывают… Любовь к отечеству должна быть превыше всего. Она должна превозмочь всё и обойти все препятствия. Король французский, говорят, не мог иметь детей, но у него были дети… Я надеюсь, что вы меня понимаете?
– Я не хочу вас понимать, Мария Симоновна, и я хотела бы не слышать того, что вы мне сейчас сказали. Оставим сей разговор.
Великая Княгиня отошла к окну и стала спиною к своей гофмейстерине. Она, видимо, была сильно взволнована и смущена.
– Ваше Высочество, – настойчиво продолжала Мария Симоновна, – верьте… Ничего худого… Дело такое простое. Прямо сказать – житейское дело… Сколько кругом вас нашей блестящей и прекрасной молодёжи и всё молодец к молодцу… Ужели, Ваше Высочество, никто вам не понравился?..
– Они мне все дороги, и я их всех равно люблю и жалую.
– Ах нет!.. Не то, не то!.. Равно всех любить нельзя. Всегда есть кто-то, кто любезен нашему сердцу больше других. И мать детей как будто равно любит, а всё есть один… любимчик.
– У меня такого нет.
– Ваше Высочество, я предоставляю вам выбор между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Скажите мне только одно слово, и, верьте, с моей стороны затруднений не станет.
Великая Княгиня быстро повернулась к Марии Симоновне. Был прям, долог и пронзителен её взгляд. Чоглокова выдержала его, не смутившись.
– Если я не ошибаюсь, ваш избранник Нарышкин?
– Нет… Вовсе нет… Оставьте меня, Мария Симоновна.
– Ну, если не Нарышкин, то, конечно, Салтыков.
Мария Симоновна с высоко поднятой головой вышла из комнаты Великой Княгини. В дворцовом коридоре её ожидал Бестужев.
Он взял её за руку и притянул к себе.
– Ну что?.. – прошептал он нетерпеливо.
– Салтыков, конечно, – сказала Чоглокова холодно и бесстрастно.
– Так вы скажите комнатной горничной Владиславовой, – шептал прерывистым шёпотом Бестужев, – чтобы она… Понимаете… Кротка, как агнец, и готова… на все услуги… За мною, скажите, не станет… Оное надо же как-нибудь кончать. Государыня не на шутку гневается. Могут быть от того большие перемены… Вы меня понимаете?..
Лицо Бестужева было необычно красно. С пухлых губ срывалась слюна.
– Я вас отлично понимаю, Алексей Петрович… Стараться буду… А за успех?.. Ручаться не могу… Сами понимаете, какое деликатное дело.
– Будет… Будет и успех, – кивая головою и освобождая руки Марии Симоновны, громко сказал Бестужев и неслышными шагами заскользил по дворцовому коридору.
VI
«..Ужели в мужском костюме и с маскою на лице, прикрывшись епанчою, искать любовных утех с графом Сергеем Васильевичем?.. Позор!.. И… Унижение!..»
Всё её штеттинское воспитание, строгая школа отца, человека высоконравственного, солдата в жизни, человека долга, суровая выучка Фридриха, короля прусского, были против этого. Беседы о браке с Симоном Тодорским вставали в памяти и возмущались против такого простого решения вопроса. Лицо пылало, и вдруг вспомнились читанные в ораниенбаумском уединении французские романы, лёгкая игривость любви и те эхи, что, возмущаясь и восхищаясь, передавали её фрейлины о всех знакомых и даже о самой Императрице. И сердце билось и трепетало любовью к милому, настойчивому и смелому Салтыкову.
Кругом – сотни глаз и ушей… Тысячи уст шептунов, сплетников и клеветников. Иностранные посланники через наёмных шпионов и лично следили, подглядывали и подслушивали всё, что делалось при дворе, чтобы донести своим правительствам, падким особенно на альковные тайны. Всё то, что могло как-то унизить русский двор, выискивалось, выслеживалось и покупалось за большие деньги. И уже кто-то видел Великую Княгиню в мужском платье, в плаще, ночью у крыльца салтыковского дома, и кто-то шептал, что доподлинно знает, что горничная Владиславова впускала графа в опочивальню Великой Княгини.
Эти слухи, эти сплетни, эта клевета, от которой никак не отряхнёшься, доходили до Великого Князя, распаляли его ревность, и вдруг после стольких лет равнодушия к жене он воспылал к ней страстью и, прошедший школу любви у Воронцовой, уже не был холоден к прелестям взволнованной Екатерины Алексеевны.