– Петенька, глупый ты мальчик! Да когда же это будет? Но мы загодя должны отсечь руки у прусского короля, а то они у него слишком загрёбисты… «Россия должна рассчитывать только на самоё себя да на свою правду!» – говорил твой дед. Ну и что же ещё советовал Бестужев?
– Он говорил, что ежели мы задержим армию, то король Прусский тогда побьёт Австрию и нам не придётся воевать совсем… А с ним, с королём, надо бы было заключить мир!
– И ты писал об этом Апраксину?
– Я? Нет! Жена писала… Фике… Она вообще постоянно советовала мне вмешиваться в государственные дела… Потому что…
– Ну, говори, говори! Почему же?
– Она говорила, что вы поступаете неправильно, что воюете… Она говорила, что знает дело лучше вас. И она взяла с Апраксина клятву…
– Клятву?
– Да, клятву, что он не будет идти вперёд, пока она ему не разрешит. Простите, простите, тётя!
Елизавета Петровна не сымала руки с головы своего буйного племянника. Петя-то всё равно что сынок… Аннушки, родной сестры, сын. Господи! Он не будет же больше делать так.
А Пётр Фёдорович бормотал и бормотал:
– Простите же, тётя… Меня обманули. Я не люблю великой княгини… Я ей не верю. Она – змея, которая только о том и думает, чтобы поссорить меня с вами, чтобы втереться между нами. Так советует ей Бестужев… А вы мне как мать…
Он всхлипнул.
«Господи! Неужели Петя исправится? Вот нечаянная-то радость, царица небесная… – думала государыня. – А как приятно прощать блудных сынов, когда они приходят каяться…»
– Ну, успокойся, успокойся… Так ты говоришь, твоя жена с Бестужевым в моё дело лезут?
Тот затряс утвердительно головой.
– Да! Они в заговоре против вас…
– Встань, великий князь! – сказала Елизавета Петровна и приподняла его голову, поцеловала в заплаканное лицо. – Иди! Спасибо тебе за правду… Если тебе что нужно – приходи теперь прямо ко мне.
«Так вот оно что! – думала императрица, постукивая правым кулачком о левую ладошку. – Ясно! Ин, Алексей Петрович, тебе мало того, что ты вертишь делами всего царства. Так с Фридрихом снюхался, кобель! То-то вас с Вильямсом да с Кейтом водой не разлить… Всё шуры-муры…»
Великая княгиня и Бестужев вскоре же почувствовали нависшую над ними грозу: великий князь становился всё грубее с женой, императрица перестала замечать её. Придворные стали отдаляться от великой княгини, от Бестужева, вокруг обоих образовалась пустота… Фике не выходила из своих покоев, усердно читая «Историю путешествий», Бестужев же держался так, словно ничего не произошло. Была тишина, в ней зрела буря.
В конце этого тревожного года король Прусский, у которого были развязаны руки, снова отбил у австрийцев Бреславль. Союзники усилили свои тревожные обращения к Елизавете Петровне, и граф Фермор, по приказу Верховной Военной Конференции, в декабре поворотил свою армию в Пруссию, где по просьбе депутации граждан занял сложившую добровольно оружие прусскую крепость Кенигсберг. Это было ловким манёвром самого Фридриха: успех русской армии как будто бы обозначился, Фермор был оправдан им в глазах императрицы, но русским всё равно приходилось зиму до весны стоять неподвижно на зимних квартирах, не воевать. Фридрих же тем временем в срочном порядке занял ряд крепостей – Пилау, Тильзит, Мариенвердер, Диршау и Торн.
Следствие над Апраксиным продолжалось. В Нарву к нему приехал сам всемогущий начальник Тайной канцелярии Александр Иванович Шувалов. Допрос, очевидно, дал дальнейшие определённые факты, потому что утром 15 февраля Фике получила от своего любовника, графа Понятовского, записку:
«Вчера арестован Бестужев, с ним ваши друзья – ювелир Бернарди, Елагин[45] – адъютант Разумовского и ваш учитель – Ададуров», – писал польский посланник.
Великого канцлера Бестужева императрица вызвала на заседание Верховной Военной Конференции, и, когда он приехал и выходил из кареты на подъезд дворца, у него отобрали шпагу, арестовали, отвезли домой, приставили крепкий караул.
Через неделю после ареста вышел громовой указ Елизаветы Петровны Сенату по поводу дела Бестужева. Он гласил:
«Извещаем всех и каждого, что наш досюльный канцлер Бестужев-Рюмин лишается всех почестей и званий по справедливости Божией – за свои вины. Что мы многократно питали долготерпение и умеренность к названному Бестужеву, какие только разрешал закон. Что мы во всех потребных случаях простирали на него покровительство и защиту. Но нам не пришлось вкусить от плодов милости нашей к этому человеку. Напротив, преступления его выросли в таких размерах, что нам не остаётся ничего иного, как действовать так, как мы действуем сейчас…»
45
Елагин Иван Перфильевич (1725 – 1796) – закончил Шляхетский кадетский корпус, арестован по делу Бестужева и Апраксина и сослан в Казань, при Екатерине – сенатор, обер-гофмейстер. Известный писатель, историк, видный масон.