И барин тоже засмеялся:
– Ха-ха-ха! Вот действительно случай… Ты его, Куроптев, бил, а он тобой начальствовать будет… Ха-ха! Превратность Фортуны… Лизонька, дай-кась…
– Да ты что, Господь с тобой! Чать, седьмой кусочек скушал…
– Ну ладно, ладно. Я-то думал – всего шесть. Уж не надо. Так вот, Густав Адамыч, куда ж его ты определишь на работу?
И Куроптев был поставлен сторожем на барские огороды. Ночью в шалаше караулить… День-деньской в работе помогать, что сможет… По способности. Работает Куроптев и видит и слышит, как Густав Адамыч людей обижает…
– Эй, русски свинья! Пофорачифайся жифей! Лениф работник! Шорт такой! Жифей!
Барину что – сел в коляску, да и укатил с барыней, с ребятами в Москву… Только и делов. Отступился от своих мужиков барин, делай приказчик с ними хоть што хошь… Ну, тот и лютует, старается, работает и на барина, и на себя, чтобы деньгу сколотить да домой уехать…
Феофан думу думать, на огороде сидючи. А как падёт ночь, слышен шорох… Не воры то, а Зиновей-брат к нему идёт. И другие мужики приходят… Говорят. И сколько ни ушан – всё одно везде. Всюду немцы орудуют… В Туле городничий из пруссаков поставлен. В Москве, в Петербурге – полицмейстер… А в Питере-то и сам царь такой, что из пруссаков пруссак. Дворян освободил, мужиков им в рабы отдал… У монастырей на себя все земли отбирает… Попов заставляет бороды брить да в немецком платье поповском ходить… По городам немцы уж полками командуют… А что делать? Феофан-то правильно говорит, что взять бы их в топоры, и боле ничего…
Прошёл праздник Ивана Купалы, отгорели огни купальные, ночи июньские темней стали, остатные соловьи досвистывают по рощам… А как приказчик девку Анютку на гумне испортил да после её же и высечь приказал, чтоб не плакала, – поднялись мужики. Босиком, как тени, неслышно собрались они в Левашовке, толпой стали подыматься в горку, к барскому дому… У каждого за поясом топор…
Барский дом тёмный стоит, никого не видно… У церкви остановились…
– Стой, товарищи! – шепчет Феофан. – Ежели отвечать придётся – целуй крест, что все виноваты… Запираться никто не будет… Хотели-де свободно жить… Как люди!
Каждый из-за ворота рубахи вытащил крест, поцеловали. На церкву перекрестились.
– Пошли, товарищи!
– Пошли! Пошли! Пошли!
И до самого своего смертного часа не услышал бы Густав Адамыч, как подошли мужики, кабы не его пёс – Нера. Учуял из будки пёс, что потиху идёт много людей, поднял морду вверх, взвыл под окном, взлаял. Белое в окне флигеля мелькнуло – Густав Адамыч в рубахе длинной, собаку кличет, в окно прислушивается:
– Нера, Нера, вас ист дас?
А Нера тут на мужиков бросилась. И Михаил Любцов, мужик кудрявый да молчаливый, на которого скакнул приказчиков пёс, разрубил псу голову.
Густав Адамыч в окне скрылся, ставни изнутри закрыл, думает – отсидится. Отстреляется. Нет, не отсиделся. Только вот одно прозевали мужики.
Жил у правителя в холуях дворовый парнишка Микешка. Густав Адамыч ключ ему от задней калитки сунул, вывел Микешка из конюшни правителева коня да как махнёт мимо мужиков прямо в Тулу. Только его и видели…
Гром пошёл кругом, как стали мужики топорами рубить окна управителева флигеля, в щепы разлетелись дубовые тёсаные доски дверей… Лютуют мужики, что Микешку в город упустили, а Густав Адамыч ну из ружья палить… Из пистолета. Пугает. Ну, Куроптев впереди, пуля для него дело привычное… Ворвались мужики в дом, ищут пруссака, нет того… Уж во дворе, на сеновале сыскали…
На коленях стоял управитель перед мужиками. Клялся, божился по-своему, крестился навыворот, что будет по чести работать, не будет никого обижать…
И вышел тут Феофан. Стоит в треуголке, в кафтане, только нога подогнута – ну, с войны пришёл.
– Мужики, – говорит, – не будет нам жизни, если мы с ним не кончим… Я их знаю. Да, покамест мы от бар, что нас продали, не освободимся. Я с войны пришёл, в том бою бился, где управителя забрали… А что ж вышло? Он же нами и правит! Все наши труды в пот да в слёзы оборачивает… Бей его, ребята!
Первым ударил Куроптев управителя… Всю его домашность в топоры взяли, всё изрубили, всё вино выпили… Крики, брань, пляс…
И то проглядели мужики, что солнце уже высоко, что по дороге пыль завилась. Идут из Тулы солдаты, такие же самые, как Куроптев, только на войне ещё не бывали, ноги все целы.
В треуголках, в зелёных кафтанах, амуниция мелом набелена, медь горит. А впереди на коне командир едет – майор Михельсон.
– Ребята! – закричал Мишка Любцов. – Солдаты идут!