Около этого временя Чоглоков пригласил нас поохотиться у него на острову. Мы выслали наперед лошадей, а сами отправились в шлюпке. Вышедши на берег, я тотчас же села на лошадь, и мы погнались за собаками. С. Салтыков выждал минуту, когда все были заняты преследованием зайцев, подъехал ко мне и завел речь о своем любимом предмете. Я слушала его внимательнее обыкновенного. Он рассказывал, какие средства придуманы им для того, чтобы содержать в глубочайшей тайне то счастие, которым можно наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова; пользуясь моим молчанием, он стал убеждать меня в том, что страстно любит меня, и просил, чтобы я ему позволила быть уверенным, что я, по крайней мере, не вполне равнодушна к нему. Я отвечала, что не могу мешать ему наслаждаться воображением, сколько ему угодно. Наконец он стал делать сравнения с другими придворными и заставил меня согласиться, что он лучше их; отсюда он заключал, что я к нему не равнодушна. Я смеялась этому, но, в сущности, он действительно довольно нравился мне. Прошло около полутора часа, и я стала говорить ему, чтобы он ехал от меня, потому что такой продолжительный разговор может возбудить подозрения. Он отвечал, что не уедет до тех пор, пока я скажу, что не равнодушна к нему. – Да, да, – сказала я, – но только убирайтесь. – Хорошо, я буду это помнить, – отвечал он и погнал вперед лошадь, а я закричала ему вслед: – Нет, нет. – Он кричал в свою очередь: – Да, да, – и так мы разъехались.