В переполненном огромном и высоком зале гимназии едва двигались, тесня друг друга, сотни танцующих пар. Во всей этой тысячной толпе не было ни одного кавалера, одетого во фрак или смокинг, и ни одной дамы в бальном платье. Среди военных френчей, косовороток и пиджаков можно было встретить кавалеров просто в шинелях и даже в валенках. Дамскими костюмами служили форменные гимназические платья, и весь шик заключался в невероятно коротких, иногда выше колен, юбках и прозрачных, как паутина, чулках, что создавало впечатление, будто вы находитесь на балу у босоножек.
Несмотря на внешний вид танцующей массы, несмотря на ужасы переживаемой революции, несмотря на разность политических воззрений, молодежь танцевала с тем же увлечением, что и я на фешенебельных балах Петербурга в былые времена. Те же лукавые, горящие огнем глазки, тот же румянец ланит, та же неутомимость, тот же смех, те же шутки и все та же неизменная любовь…
Однако нравы сильно изменились, начиная с юбок выше колен и кончая циничным характером танцев «танго» и «кеквок».
Так, в тоске бродя по коридорам гимназии, я видел много сценок чересчур откровенных. Видел, как парочки входили в темные классы или удалялись на время из гимназии и через часик возвращались обратно. Словом, делалось откровенно то, что ранее так тщательно скрывалось. Мне, еще не старому мужчине, не приходило в голову завидовать этой перемене в тонкостях любви. Эти отношения носили более циничный и менее поэтический характер, чем четверть века назад, когда сближение полов было менее доступно: не существовало тогда темных залов кинематографов, не существовало телефонов, на которых по целым часам висит молодежь…
Мой арест
На другой день, немного проспав и не успев напиться кофе, я спустился в банк и едва успел усесться в своем кабинете, как увидал входящий в банк патруль из четырех солдат во главе с комиссаром Малышевым. Я тотчас понял, что меня пришли арестовывать. Накануне в банк явился какой-то мальчишка лет шестнадцати и, предъявив мандат, в коем говорилось о назначении его комиссаром банка, уселся по моему указанию в операционном зале.
Вскоре ко мне пришло несколько служащих во главе с Черепановым, очень резким и грубым человеком, и Ларисой Сарафановой, бой-девицей, и спросили меня, как я отреагировал на появление комиссара.
Я ответил, что сделал все, что мог, указав ему на место в зале среди публики, отказав в выдаче ключей и заявив, что не могу допустить его к осмотру книг и ценностей.
– Да вы знаете, кто это такой – так называемый комиссар? – спросил меня Черепанов.
– Конечно, не знаю.
– А мы так знаем: это не то Колька, не то Мишка. Он недавно был выгнан из Сибирского банка, где разносил бумаги и украл гербовые марки.
Столпившаяся клиентура увеличивала толпу и электризовала и без того возбужденных служащих.
– Да что с ним церемониться? Разрешите, Владимир Петрович, выставить его из банка?
– С моей стороны препятствий не имеется, – ответил я.
Все служащие во главе с Черепановым вышли из кабинета в зал и направились к комиссару, тревожно поглядывавшему на надвигающуюся толпу.
Черепанов, засучив рукава, спросил:
– Эй, ты, Мишка! Ты думаешь, что ты в самом деле комиссар?
– Да, я комиссар.
– Убирайся, сукин сын, вон отсюда! А то мы тебе такого комиссара покажем, что ты и костей не соберешь!
Размахивая руками, что-то крича сквозь слезы и чем-то угрожая, комиссар под дружный хохот и гиканье толпы, красный как кумач, вылетел из банка.
Появление Малышева в банке, да еще с конвоем, после истории с изгнанием комиссара ничего хорошего не предвещало.
Малышев вошел в кабинет:
– Здравствуйте, Владимир Петрович.
– Здравствуйте, гражданин Малышев. Что вам угодно?
– Я пришел к вам по не совсем приятному делу. Ваши служащие вчера позволили себе с вашего согласия выгнать из банка назначенного нами комиссара. Такие поступки по отношению к власти терпимы быть не могут, и вам придется за это понести должное наказание. На каком основании вы позволили себе это сделать?
– Я сделал это потому, что принял назначение такого комиссара за злую насмешку по отношению и к себе, и к учреждению, в котором я служу.
– Я не понимаю вас. В чем вы усмотрели насмешку?
– Вы помните, Малышев, заседание под председательством Крестинского, протекавшее в вашем присутствии? Я приветствовал идею национализации банков при условии проведения ее при полном невмешательстве власти в наши дела. Мы тогда заверили вас, что все до единой копейки вам будет сдано к первому марта. Вы тогда дали нам согласие. Что же произошло, чем мы нарушили обещание? Чем вызвано назначение комиссаров без нашего предварительного собрания? Не есть ли присылка к нам мальчишки – карикатура на вашу власть и насмешка надо мной? Что же, по-вашему, я должен вместо того, чтобы наблюдать за планомерной сдачей всех ценностей, принадлежащих ныне казне, сосредоточить свое внимание на деятельности воришки? Я сказал все и не боюсь ответственности за свой поступок, ибо поступил так в интересах государства и ограждал вверенное мне дело от возможного воровства.