Между тем рваный ритм хоровода убыстрялся: в рычании и пыхтении, вздымавших потные груди, не осталось уже ничего человеческого. Копья и мечи вовсю дубасили щиты. Шеи теперь походили на черных ужей, охваченных неистовыми спазмами.
Вдруг две девочки, три, четыре, десять девочек сорвались со своих мест и тоже образовали цепочку. И эта цепочка выстроилась рядом с цепочкой находящихся в трансе воинов и стала повторять, от затылка до кончиков пальцев, все движения этого транса. Хрупкие запястья, тоненькие лодыжки, узкие бедра, бесплотные плечики задрожали, завихляли, задергались в конвульсиях, подключаясь к изнурительному дикому хороводу, который расчленял тела молодых мужчин. Только в отчаянно вопящих ртах девочек вскоре выступила пена, а глаза закатились.
В мою ладонь впились ногти, ногти Сибиллы. Она выпрямилась и сказала:
— Я думала, что смогу… Но нет… Слишком уж это отвратительно… Эти малышки… Они уже… Они уже жены этих сумасшедших…
Сибилла добавила, почти срываясь на крик:
— Спросите, спросите у Джона!
— В самом деле, — подтвердил Буллит, не оборачиваясь. — Но по-настоящему женаты только те, кто уже перестал быть мораном. А у остальных пока что не жены, а сожительницы.
Тут раздался вдруг голос Патриции, отрывистый, хриплый, неузнаваемый.
— Умоляю вас, перестаньте разговаривать, — сказала она. — Сейчас самый важный момент. Мораны вернулись в маниатту с убитым львом.
Две параллельные цепочки развертывались, свертывались.
— Вы только посмотрите на нее, — шепнула мне Сибилла. — Это ужасно.
Патриция стояла на коленях, но ее бока, плечи, шея — особенно ее шея, такая нежная, такая чистая — задрожали, завибрировали, завихлялись.
— Джон! Джон! — позвала Сибилла.
Буллит не успел ответить, потому что в этот самый момент Ориунга, увлекая за собой всех остальных, подбежал к нему и, потрясая копьем, что-то прокричал.
Я невольно повернулся к рейнджерам. Опершись на свои ружья, они смеялись.
Буллит глазами спросил Ваинану, стоявшего рядом с ним. Новый вождь клана повторил на суахили слова морана. Он говорил медленно, старательно произнося слова. Сибилла поняла, что он сказал.
— Джон! — закричала она. — Он просит отдать Патрицию ему в жены.
Буллит неторопливо встал. Он обнял одной рукой Сибиллу за плечи и тихонько сказал ей:
— Не надо пугаться, милая. Это же ведь не оскорбление. Напротив, это честь. Ориунга — их самый красивый моран.
— И что ты собираешься ему ответить? — спросила Сибилла, едва шевеля побелевшими губами.
— Что он еще не мужчина и что потом мы посмотрим. А поскольку в конце этой недели они покинут заповедник…
Он повернулся к Ваинане, сказал ему что-то на суахили, а Ваинана перевел его слова Ориунге.
Сибилла теперь вся дрожала, несмотря на нестерпимую жару. Она сказала Патриции неровным, близким к истерике голосом:
— Да встань же ты. Не стой на коленях перед дикарем.
Патриция встала. Лицо у нее было спокойное, но в глазах чувствовалась какая-то настороженность. Она ждала еще чего-то.
Ориунга остановил на ней свой бессмысленный взгляд, сорвал со лба львиную гриву, поднял ее очень высоко вверх на острие копья и, обратив лицо к небу, выкрикнул какое-то яростное заклятие. Потом шея сникла, снова выпрямилась, заколыхалась, позвонок за позвонком, конечности вдруг тоже стали гибкими, словно лишенные костей, таз будто бы надломился, суставы разошлись, и он снова повел за собой хоровод. Остальные воины последовали за ним, ломая свои тела в том же ритме. А рядом с ними задергались в тех же конвульсиях девочки с выступающей на губах пеной и остекленевшим взглядом.
Патриция дернулась в их сторону. Сибилла обеими руками вцепилась в нее.
— Поехали домой, Джон, немедленно! — кричала молодая женщина. — Мне сейчас будет нехорошо.
— Да, конечно, милая, — сказал Буллит. — Но мне нужно еще ненадолго задержаться. А то они воспримут это как оскорбление. Нужно их понять. У них тоже свое достоинство.