Патриция посмотрела на Ориунгу, лежавшего рядом со своим поломанным оружием.
— Он-то по крайней мере ничего не боялся, — прошептала девочка.
Внезапно она отодвинулась от Кихоро и шагнула к Буллиту.
— А твое ружье? — спросила она. — Ты же говорил, что никогда больше не возьмешь в руки оружия.
— Это ружье Кихоро, — прошептал Буллит.
Горячечные глаза Патриции стали огромными, а губы побелели. Она произнесла своим приглушенным, потайным голосом:
— А, так вот что, значит, ты был уверен, что встретишь здесь Кихоро? Почему?
Буллит опустил голову. Его губы дрожали, неспособные произнести ни одного звука.
— Ты все время заставлял его следить за мной, — сказала она.
Буллит потупился еще сильнее.
— Так он был заодно с тобой против меня, — добавила девочка.
Она отвернулась от Буллита и от Кихоро, словно они были бесплотными тенями, и склонилась над Кингом. Единственный искренний друг. Единственный, кто в своей нежности и при всей своей мощи никогда не сделал ей больно, никогда не обманул ее.
Ну не мог же он так вот сразу, у нее на глазах, стать недвижным, глухим, слепым и безгласным.
Он не имел права упорствовать в своей бесчувственности, в своем чудовищном безразличии, когда она страдает из-за него, страдает так, что она и представить себе не могла, что можно так страдать.
Патриция лихорадочно, неистово вцепилась в гриву Кинга, чтобы встряхнуть его, заставить его зарычать или засмеяться. Голова льва лежала без движения. Пасть оставалась открытой, но инертной. Взгляд был стеклянный. Только рой крупных мух взлетел и загудел, закружился над уже успевшей потемнеть раной.
И тут я впервые увидел, как черты Патриции внезапно исказил страх. Страх перед тем, что не укладывается в сознании, перед тем, чего просто не может быть. Патриция выпустила из рук гриву и инстинктивно подняла лицо к небу, к солнцу. Над деревом Кинга с распростертыми крыльями кружили, вытянув вперед лысые головы, большие черные тени.
Из горла Патриции вырвался сдержанный, но страшный вместившимся в нем откровением крик. Для девочки из Королевского заповедника не существовало более внятной информации, чем круги, вычерчиваемые в небе грифами. Патриция знала с самого раннего детства, что если уж они собираются вот так вместе, то это всегда лишь для того, чтобы ринуться вниз, на труп сдохшего животного. Она перевидала за свою жизнь столько мертвой плоти — антилоп, буйволов, зебр, слонов, — что до сих пор это казалось ей самой простой, самой естественной вещью, идеально отвечающей заведенному в бруссе порядку… Труп — это труп… Падаль — это падаль… И больше ничего.
Даже если это Ол Калу. Даже Ориунга.
А вот Кинг — нет! С Кингом такое было невозможно! Ведь она любила его, а он любил ее. Они были необходимы друг другу. Между тем он лежал, распростершись в своей привычной позе защитника, в позе нежного партнера по игре и с каждым мгновением уходил все дальше и дальше. Уходил как бы в самого себя, как бы погружался в глубь самого себя. Он уходил… Но куда? Куда же он ушел, уже ушел, потому что грифы кружили совсем близко и все приближались, чтобы наброситься на него, на него, всемогущего?
Все главные чувства — материнство, дружбу, власть, вкус крови, ревность и любовь — Патриция познала благодаря Кингу. А теперь вот благодаря ему же, льву-исполину, она открыла для себя еще и чувство смерти.
Девочка затуманенными от страха глазами искала человека, который помог бы ей что-то сделать с навалившимся на нее ужасом, с обрушившейся на нее тайной. И нашла только иностранца, по сути прохожего. Он, по крайней мере, еще не успел ее ранить.
— Увезите меня, увезите меня отсюда! — закричала она мне.
Я подумал, что она имела в виду только то место, где мы находились. Но девочка продолжала кричать:
— Я больше не могу видеть моего отца, не могу видеть этот заповедник!
Я постарался, чтобы мои руки как можно мягче опустились на ее узенькие плечи.
— Я сделаю все, как ты захочешь, — сказал я Патриции.
Тогда она крикнула:
— Отвезите меня в Найроби.
— А там куда?
Патриция искоса, с ненавистью посмотрела на Буллита.
— В пансион, где я уже была, — холодно произнесла она.
Поначалу я решил, что она сказала так в порыве гнева, желая отомстить, и скоро передумает. Я ошибался.
XV
Мы отправились в Найроби еще до появления на небе луны. Так потребовала Патриция. Теперь она направила граничившую с истерией страсть, которую раньше нагнетала, чтобы задержаться в Королевском заповеднике, на то, чтобы как можно быстрее покинуть этот же самый заповедник. Только теперь эта страсть обрела у нее характер яростного безмолвного наваждения. При одной только мысли о том, что ей придется задержаться дома еще на одну ночь, у девочки начинались конвульсии, которые могли нанести вред ее физическому и психическому здоровью. Пришлось уступить. Мы решили остановиться на ночь в какой-нибудь гостинице Найроби, а потом мне предстояло отвести Патрицию в тот пансион, где она находилась в прошлый раз.