Между тем дрожь, напавшая на Патрицию, не проходила, а все усиливалась. И теперь уже она сама схватила мою руку и держалась за нее, словно утопающая.
— Он там один, — жалобно протянула она. — Совсем один. И всегда будет один.
Первый всхлип дался ей тяжелее всего и походил на хрип. Потом по проторенному пути рыдание полилось более свободно.
Патриция плакала, как плакала бы любая другая девочка, как плачет вообще любое дитя человеческое.
А животные все танцевали и танцевали.
― ЛИССАБОНСКИЕ ЛЮБОВНИКИ ―
Это случилось в мае 1945 года, в Лондоне.
— Мне до станции «Слон и Замок», — сказал Антуан Рубье служащему метрополитена, который выдавал билеты на станции «Виктория».
Служащий посмотрел на Антуана с любопытством, потому что тот носил на плече своей старой военной форменной куртки знак отличия «Франция», но говорил на английском с явным американским акцентом.
— Боже ты мой! Побыстрее! — буркнул Антуан.
Его жесткое загорелое лицо выражало просьбу, угрозу и что-то вроде голода.
«Ну вот, еще один возвращается с войны полусумасшедшим», — подумал служащий.
Он постарался выдать билет как можно быстрее. Антуан без усилий забросил себе на спину тяжелый солдатский мешок и устремился на эскалатор. Он прыгал сразу через несколько движущихся ступенек.
Нетерпение накапливалось долго, в грузовике, в поезде, на корабле, опять в поезде, накапливалось без передышки, беспощадно и действовало буквально на каждый его мускул.
В вагоне метро оказалось еще несколько солдат. Один из них спросил у Антуана:
— Демобилизованный?
— Возможно, — сказал Антуан и отвернулся в сторону.
Он не хотел отвлекаться. Он не хотел никаких ассоциаций с голосами, с лицами каких-то других людей. Вот уже два дня — грузовик, поезд, пароход, поезд и вот теперь этот вагон метро — мчался к одному только лицу, к одному только голосу.
На станции «Слон и Замок» Антуан Рубье устремился к двери вагона с такой неодолимой силой, что рассек, словно клином, массу вечерних пассажиров. У самой двери он толкнул маленькую седую женщину со следами усталости на лице. Он хотел попросить прощения; он уважал пожилых людей. Но она сама сказала ему:
— Проходи, проходи, дружок. Возвращайся быстрее к себе.
Тогда он улыбнулся, и его лицо, тяжелое и грубое, с неподвижными глазами, стало на мгновение наивным и беззащитным.
Ему оставалось преодолеть всего несколько сот метров. Это была для Антуана самая длинная часть его путешествия. Он уже утратил способность измерять расстояние. И Лондон стал каким-то нереальным. И все другие города тоже — у них никогда не было никакой реальности. Он сменил столько мест, его так давно бросало из стороны в сторону! А потом он так долго воевал!..
Когда он подошел к высокому, длинному дому серого цвета, с бесчисленными окнами — маленькие дешевые квартиры — Антуан внезапно почувствовал, что его сильное тело, на которое он всегда мог положиться, вдруг изменило ему. Он вынужден был прислониться к стене.
Этот дом был единственной в мире истиной. Там он бросил якорь. Там его ждала Анн. «Как же я ее люблю! — сказал себе Антуан. — Моя первая и моя последняя…»
Сила мгновенно вернулась в его кровь. Он закинул за спину свой солдатский мешок и поднялся по лестнице. Он был гибким и легким. Он неопределенно улыбался, сам этого не зная. Его шаг не давил на ступеньки.
Через все битвы Антуан пронес ключ от квартиры — единственный амулет во всей его жизни. Дверь открылась. Там была только комната.
Анн сидела на коленях у какого-то мужчины и крепко целовала его в губы.
На тренировках в десантном отряде Антуан прекрасно усвоил, как надо убивать быстро, хорошо и тихо. Он имел в этом большую практику во Франции, в Нидерландах, в Германии.