— Я счастлив, что мне представилась возможность сразу же рассказать вам о цели моего приезда, — воскликнул он. — Я, можно сказать, иду к вам прямо с трапа самолета.
— И надолго вы сюда? — спросила Кэтлин.
Она знала, что голос ее звучит неестественно, но ничего не могла с собой поделать.
— На целый месяц, — сказал инспектор Льюис. — Я сейчас в отпуске, а так как у меня нет денег, чтобы провести его в Португалии, я воспользовался одним небольшим расследованием, которое мне поручили провести в этой стране. Приятное с полезным. Мое почтение, мадам, мое почтение.
Льюис вошел в кабинет, откуда только что вышла Кэтлин. Она медленно, как бы машинально направилась к выходу.
«Это он вызывал меня… Он приехал сюда только из-за меня… Но почему? Почему? Все вроде бы кончено, все вроде бы ясно», — думала Кэтлин. Она едва держалась на ногах.
Дойдя до пересечения коридоров, она вдруг остановилась. Мужчина в кожаной куртке и босоногий мальчик лет двенадцати, чуть было не столкнулись с ней. Она не знала их, но сейчас любое человеческое существо наводило на нее ужас. Она пропустила мужчину и мальчика.
На улице Антуан разговаривал скорее с собой, чем с Янки Жозе.
— Мне уже надоела эта страна, где каждый месяц нужно отмечаться в полиции. Я покрылся прямо какой-то коростой. Все. Ближайшее грузовое судно на Венесуэлу будет моим.
— А меня возьмешь? — спросил Жозе.
— Я тебе говорю, что хочу отодрать от себя коросту, — проворчал он.
В этот момент Кэтлин вышла из здания и направилась к ожидавшему ее такси. Антуан проводил ее взглядом.
— Ты знаешь ее? — спросил Жозе.
— Это та, чокнутая с фунтом, — сказал Антуан.
Такси медленно тронулось. Янки Жозе прыгнул на задний бампер, и машина увезла его.
Чахоточный певец спустился со сцены и в ожидании своего следующего выхода пошел и сел рядом с Антуаном. Перед Антуаном стояла полная рюмка багассеры. Чахоточник залпом выпил ее. Антуан заказал еще одну рюмку, но не притронулся к ней.
Чахоточник показал листок бумаги, исписанный его трясущимся почерком.
— Вот слова «фадо», которую ты любишь, — сказал он.
— Покажи мне, как их правильно произносить, — попросил Антуан.
В этот момент запела невероятно тучная старая женщина, у которой был ангельский голос. Они послушали ее, потом чахоточник дал Антуану урок фонетики. Он часто кашлял. Тогда он говорил, качая головой:
— Этот подвал… этот дым…
И выпивал глоток багассеры.
Гитары тихонько играли португальские мелодии, монотонные, меланхоличные и выдержанные, как волшебное зелье. Сидевшие в погребке мужчины были все одеты в темные одежды. Они сидели и о чем-то тихо разговаривали. А когда певцы начинали петь, в помещении воцарялась полная тишина.
— Я хочу побыть один, — сказал Антуан.
Его раздражало запыхавшееся дыхание чахоточника. «Ведь на сцене же он удерживается и дышит нормально», — подумал Антуан. Чахоточник пошел к другому столу.
Антуан приблизил к глазам текст «фадо» — свет в подвальчике был слабым — и стал повторять про себя интонации, которые он только что выучил. Делал он это очень старательно. Его губы беззвучно шевелились.
За этим-то занятием его и застал Янки Жозе. На Янки была рубашка и широкие штаны, на ногах у него были туфли, и он казался каким-то чересчур возбужденным.
— Тонио, Тонио, — прошептал он, — ты знаешь, иностранка, вот, я ее не оставил. Вместо того, чтобы вернуться в «Эсторил», она побывала со мной во всех местах.
— Она чокнутая, я знаю это, — проворчал Антуан.
— Она здесь, — прошептал Жозе.
— Здесь? — удивился Антуан.
— Я подумал, что хорошо бы тебя найти, — прошептал Жозе. — Если быть вместе, то никто ничего не скажет. С тобой, представляешь!
Челюсти Антуана приняли новое очертание, нехорошее очертание. Янки посмотрел Антуану прямо в глаза, как настоящий мужчина. Он спросил:
— Ты что, хочешь помешать мне заработать мой хлеб?
Антуан никогда так не поступал, даже с врагом.
— Буэно, — проворчал он.
Жозе выбежал на улицу, а Антуан с яростью подумал о Венесуэле, где у него не будет никакой обузы, не будет даже дружбы с ребенком.
Он услышал издалека, потому что все его органы чувств были напряжены, растревожены, легкий шаг и трепет юбки. Он ощутил молчаливое удивление и безмолвное неодобрение со стороны окружавших его людей.
И Антуан разделял это их чувство.
«У меня не найдется для нее ни единого слова, — сказал себе он. — Она платит Жозе, вот пусть он ее и развлекает».