«Она говорит неправду», — подумал Антуан и тут же у него возникла еще одна мысль: «Она стесняется, что ее видит вместе со мной человек из ее окружения».
Он посмотрел вокруг, но маленький человечек исчез. Тишина показалась тяжелой даже ему, несмотря на то что по природе своей он был молчалив и любил тишину.
Людей, сошедших у маяка, оказалось немного, и, несмотря на наступление ночи, Кэтлин была уверена, что инспектора Льюиса среди них нет. Скорее всего, он сошел на берег на одной из промежуточных остановок, которых пароход сделал на своем пути немало.
К Кэтлин вернулась способность воспринимать внешний мир. Она смотрела на матово поблескивавшую гальку пляжа, различая каждый камешек, на темную массу прибрежных скал над головой, на вращающийся словно подвижное небесное светило фонарь маяка. Она чувствовала легкий ветерок открытого моря.
— Спасибо, что вы меня сюда привезли, — тихо сказала Кэтлин.
Чтобы сойти с борта судна по скользкому понтонному мосту, она взяла Антуана под руку.
Он ощущал себя так, словно из него изгнали всех демонов.
Они ели першебесов, которые являлись разновидностью морских насекомых, приклеивающихся к скалам, и походили на мельчайшие кусочки слоновой кожи; ели жареных лангустов, фрукты. Пили белое вино, привезенное с северных гор. Кэтлин удивляло и восхищало буквально все.
После еды они облокотились на балюстраду балкона, выходившего на Атлантический океан. Волн видно не было, но было слышно, как они накатываются на берег.
— Здесь кончается Европа, — сказала Кэтлин вполголоса, — это океанский перекресток. Настоящий балкон Старого света.
— Вот… вот… — прошептал Антуан.
Он часто спрашивал себя, почему он задержался так надолго в Лиссабоне, причем не без удовольствия. Теперь он знал, почему.
— Вот… вот… — сказал снова он.
Потом он молча созерцал темный, совсем близкий горизонт. Но на этот раз их молчание было похоже на то, выразительное и сообщническое, которое воцарилось однажды в погребке, где звучало «фадо».
Внизу прогудела сирена их парохода.
Кэтлин на мгновение схватилась за балюстраду; ее глубинный инстинкт восставал против этого зловещего зова. Может быть… скорее всего… наверняка инспектор Льюис спрятался где-нибудь на борту.
Она, дрожа, спустилась по лестнице, которая вела на понтонный причал.
Освещение на пароходе было слабое. Опустился легкий туман. Тени людей и тени предметов было легко спутать.
Пароходик поднимался вверх по течению Тежу с длинными гудками в сгущавшемся тумане. От каждого гудка сирены Кэтлин вздрагивала.
«Она опять боится», — подумал Антуан. Он предложил пройти в большой застекленный салон посреди палубы.
— Нет, нет, — сказала Кэтлин.
Она чувствовала, что ее удерживает в тумане и в этих тенях ее собственный ужас.
— Не бойтесь, я здесь, — сказал Антуан.
Он произнес это нежно и так же нежно положил руку на плечо молодой женщины.
Тогда она почувствовала, что для нее единственная возможность выжить сосредоточена в этом мужчине и что теплота, сила, примитивная простота этого мужчины были для нее единственной защитой, единственным оплотом против ночи, тумана, одиночества и призраков.
Кэтлин была не в состоянии контролировать движения своего тела. Она оказалась прижатой к Антуану со всей неудержимостью, которую питали одновременно ее страх и ее надежда.
Никогда еще Антуан не испытывал подобного наплыва чувств, где было все: и жалость, и похожее на тягу к самопожертвованию стремление защищать. Самое сильное желание и самый сильный восторг слились в чувстве красоты, в чувстве ни на что не похожего блаженства.
«Я люблю ее, причем это я впервые люблю», — подумал Антуан.
В то же время он медленно отстранил Кэтлин. Еще раньше, чем оно достигло его сознания, воспоминание о том, что он когда-то уже произносил эти же слова, подталкивало его руку.
«А тогда, значит, другая… Анн… Значит, я не любил ее? — спрашивал себя Антуан со страшной ясностью. — Но тогда… я мог оставить ее жить… Я должен был оставить ее жить…»
Он услышал едва различимый голос:
— Вы совсем не любите меня? — спрашивала Кэтлин.
Антуан долго стоял, опустив голову, словно прислушиваясь к чему-то в собственной груди. Наконец он сказал, отчетливо произнося каждое слово:
— Ты единственная, кого я когда-нибудь любил. Только этого не должно быть. Я убийца. Я убил женщину. Мою жену.
Еще какое-то время они стояли, разделенные пространством, равным длине рук Антуана. Но Кэтлин тихонько заставила их согнуться и на этот раз медленно и совершенно сознательно прижалась к плечу Антуана. Несмотря на туман, ее глаза сияли, как зеленые светлячки.