— Ну что, молчишь, да? — снова начал Антуан. — Конечно, это намного легче. Людей так легко обмануть… Но только не меня, нет! Уж я-то знаю, как нужно любить, чтобы стать убийцей. Да и к тому же что я, это все пустяки… Я же зверь! У меня вес еще тот. И у меня была привычка. Я был обучен убивать. Но ты… ты! Как же ты его любила, а?
С определенного момента Кэтлин перестала понимать, что говорит Антуан. Она его даже не слышала. Она ничего не чувствовала и не могла сосредоточиться.
Ее волновала только одна проблема: куда положить розы, которые загромождали ей колени.
Наконец ей удалось понять, что она может положить их на стол.
И тогда она пошла прямо, не оглядываясь, на лестницу, пошла слишком прямо.
Внизу она не заметила инспектора Льюиса. А между тем он даже и не попытался спрятаться. Он поприветствовал ее и несколько раз улыбнулся.
Роскошные витрины, банки, обменные пункты и офисы судовых компаний — все помещалось на своего рода шахматной доске, составленной из узких улиц, которые пересекались под прямым углом между Торговой площадью и площадью Росио.
Грузопассажирская Карибская компания прицепилась к этому кварталу как бы обманом. Из всех ее окон только одно, да и то угловое, выходило на этот квартал. Если уже быть во всем точным, она располагалась в ветхом облезлом доме розового цвета уже не на ровной земле, а на склоне одного из северных холмов, где население было довольно бедным.
Помещение, видимо, состояло из нескольких комнат, но открыта была только одна, угловая.
Пыльная, жаркая и влажная, не получавшая никогда притока воздуха, пахнувшая плесенью и маслом, оклеенная уже давно выцветшими обоями, на которых висели какие-то обрывки рекламных плакатов, связанных с судоходством, она содержала позади стойки из трухлявого дерева и ржавого окошка все службы компании. Мужчина с тяжелым взглядом и желчным цветом лица с седыми волосами и иссиня-черной, блестящей щетиной на щеках один обеспечивал всю работу компании: как директор и как секретарь, как кассир и курьер одновременно.
Звали его Порфириу Рохас, и раньше он плавал на судах дальнего плавания. По его словам, ему запретили плавать из-за болезни сердца. Но в сомнительных портовых кабачках, которые он любил посещать, поговаривали о других причинах.
После ухода Кэтлин Антуан еще долго сидел в ресторане, а когда, наконец, вышел из него, то испытал потребность увидеть во что бы то ни стало именно этого человека.
Антуан нашел Рохаса в глубине одной почти пустой таверны, в одной рубашке, без пиджака, играющего с хозяином в карты.
— Тонио, мой дорогой Тонио! — воскликнул Порфириу Рохас с искренним удовольствием.
Люди его темперамента всегда любили Антуана, потому что он казался им живущим где-то на обочине общества, как и они сами, но только он казался им более надежным.
— Что Тонио, пришел сыграть с нами партию? — продолжал Рохас, не вынимая изо рта длинную гаванскую сигару, которую он осторожно держал в равновесии между двумя золотыми зубами.
— Я пришел узнать: как обстоят дела с этим твоим паршивым пароходом? — спросил Антуан.
Рохас с криком «козырь» открыл свою карту и забрал взятку.
И только после этого сказал Антуану:
— Три дня назад вышел из Гуайры.
— А потом? — спросил Антуан.
— Козырь… — сказал Рохас. — Дальше? Откуда я могу знать! На моем трансатлантическом пароходе радиопередатчика нет. Новости получаем из портов.
Антуан выругался.
— А ты что, спешишь? — спросил Рохас.
— Осточертела мне эта страна, — сказал Антуан.
Порфириу Рохас вынул изо рта сигару и посмотрел на Антуана, как-то по особенному прищурив свои толстые веки.
— Нет, не спешу, — сказал Антуан, — просто мне надоело.
Порфириу Рохас засунул обратно свою сигару между золотыми зубами.
— А мне каково… — вздохнул он. — Козырь…
Хозяин проиграл. Он угостил всех присутствующих. Антуан тоже всех угостил. Потом он проводил Порфириу Рохаса до другой таверны. А потом еще до одной.
Он выпил больше, чем когда-либо прежде, и, устав сопротивляться алкоголю, лег спать на плохом матрасе, расположенном тут же, на полу, в своем новом костюме.
Утром Антуан прошел с Порфириу до его бюро.
Порфириу пролистал свою почту, состоявшую в основном из проспектов.
— О пароходе ничего нет? — спросил Антуан.
— Ничего, — ответил Рохас.
Антуан подошел к окну, посмотрел на часть городского ландшафта, простиравшуюся перед ним. Весь этот город был теперь ему заказан. Каждый изгиб улицы напоминал ему об этой женщине, такой красивой, такой хрупкой и такой нежной, и о том, что она до такой степени любила другого мужчину, что нашла в этой любви достаточно силы и жестокости, чтобы убить.