Антуан прижимал к себе Кэтлин с бесконечной нежностью и раскаянием, гораздо более обременительным для его дыхания, нежели груз этого слабого женского тела. Он подумал:
«Это с моей стороны преступление против нее. Я убиваю ее нервы, ее мозг. Ей просто не хватает сил… Полицейский — это уже слишком большая нагрузка для нее».
Когда Кэтлин оказалась в своей комнате, первым ее желанием было желание прислонить горячую голову к облицовочной плитке. Прохлада мозаики медленно проникла в нее.
— Вот, мне уже лучше, Антуан… Все прошло. Я прошу у тебя прощения, — сказала Кэтлин.
Когда она с жалкой улыбкой, которую она хотела бы сделать мужественной, повернулась к Антуану, то увидела у него на лице еще незнакомое ей выражение: серьезное, братское.
У Антуана было такое ощущение, словно рядом с ним находится тяжело раненный боевой товарищ.
— Надо обмануть этого Льюиса, надо уйти от его преследования; ты должна уехать, — мягко сказал Антуан.
Она слегка подняла руки, снова уронила их и прошептала:
— Один раз я уже пыталась. Начинать снова у меня нет сил.
— Даже со мной? — спросил Антуан.
Лицо Кэтлин вдруг все засветилось недоверчивым изумлением, словно при виде какого-то сказочного подарка. Он опустил глаза. Он не заслужил этого света.
— Это… Антуан… правда… я правильно… ты сказал?… — бормотала Кэтлин.
— В Венесуэле нет закона о выдаче, — проворчал Антуан.
Он не хотел смотреть на Кэтлин, но такой могущественный зов исходил от нее, что он был вынужден ответить взглядом на взгляд молодой женщины. Несмотря на то, что комната была ярко освещена, зеленые глаза Кэтлин светились, как зеленые светлячки.
— И ты, значит, любишь меня… ты немного любишь меня, — прошептала Кэтлин.
Антуан снова отвел глаза и стал разглядывать пол. Он расплатился бы работой, болью, заплатил бы любую сумму, чтобы ответить соответственно тому, что он чувствовал.
Он сказал:
— Ты знаешь… для друга…
Но на этот раз ему не удалось ввести Кэтлин в заблуждение. Она спросила полушутливо:
— Но настоящий друг?
— Ну а как же, — сказал Антуан.
Он принялся ходить по комнате. И вслух размышлял:
— Мое грузопассажирское судно будет здесь через неделю… Жалкая посудина… И никто не придет тебя там искать… На борту нет даже радио… Просто мечта.
Он засмеялся от всего сердца и остановился рядом с Кэтлин:
— Ты будешь вспоминать о нем, я тебе обещаю, об этом путешествии люкс.
Она засмеялась тоже, затем сказала:
— Что касается денег…
— Если это будет необходимо, то я у тебя их возьму, — сказал Антуан. — Но я постараюсь прямо сейчас, чтобы в этом не было необходимости. Подожди меня.
Антуан нашел Порфириу Рохаса в одной из таверн нижнего порта, сидящим в одной рубашке и играющим в карты:
— Ну так что, Тонио, начинается хорошая жизнь? — спросил Порфириу.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказал Антуан.
— Козырь, — сказал Порфириу. — Говори Тонио. Никто не знает английского.
— Я хочу отдать свой заказ одному человеку, — сказал Антуан.
— А ты, что, решил остаться? — спросил Порфириу, не удивляясь.
— Я уезжаю также, — сказал Антуан. — Я заплачу натурой. В котельной, на кухне, где тебе будет угодно. Это будет не в первый раз.
Порфириу медленно вдохнул дым своей сигары.
— Буэно, — сказал он наконец. — Козырь… Буэно.
— Другой пассажир — женщина, — сказал Антуан.
Порфириу осторожно вынул сигару изо рта и спросил:
— Любовь?
— Можно и так сказать, — ответил Антуан. — Никто не должен ничего знать до проверки документов на борту.
— Муж? — спросил Порфириу.
Антуан заколебался. Но он был как бы в состоянии благодати.
— Все возможно, — сказал он.
— Буэно… Буэно… — сказал Порфириу. — Козырь…
— А! Месье Рубье! — воскликнул инспектор Льюис.
Он слез со своей табуретки у бара и заспешил навстречу Антуану своим немного подпрыгивающим шагом. Там, в центре зала, он взял его за руку и проводил до бочонка портвейна, за которым они однажды уже беседовали.
— Рад вас видеть, в самом деле рад, — сказал Льюис.
Его ладони встретились, и он уже начал их потирать, но вдруг остановился.
— Черт побери эту привычку… Прошу у вас прощения, я забыл…
— Да ну что вы… продолжайте, прошу, вас, — сказал Антуан от всего сердца.
Он провел с Кэтлин великолепную ночь физического согласия. Все утро они говорили о путешествии и об их жизни в Венесуэле.