— Нет, — сказал Антуан. — Сейчас меня это не интересует. Я все понимаю. И скалу… он, наверное, опять…
— Да. Ну и вот…
— Да.
Он зажег сигарету. Не для того, чтобы успокоить нервы. Он не нервничал. Просто ему захотелось покурить.
— Спасибо, — сказал он. — Я искренне тебе говорю. Это не легко рассказать. Благодарю тебя. Но все-таки жаль.
Он хотел погладить волосы Кэтлин, но потом подумал, что не стоит.
— Жаль, что тебе пришлось довольно долго и что…
Кэтлин захотела ответить. Антуан остановил ее нетерпеливым и одновременно усталым жестом.
— Я понимаю, — сказал он. — Это естественно: девочка… обычаи… семья… скандал…
Антуан покачал головой. У Кэтлин было такое впечатление, что он перестал видеть ее, что он вообще больше ничего не видит. И у него тоже было такое впечатление. Разве что белое пятно, очень белое пятно и зеленые точки.
Они стояли оба на обочине жизни, на берегу реки или какой-нибудь бездонной сточной канавы. Они не могли точно сказать. Они были очень уставшие.
— Все-таки жаль, — прошептал Антуан. — Я привык к другой картине. К картине большой любви и к тому, что ты убила из-за любви… Я не говорю, что мне это нравилось. Но это можно было хоть как-то принять. И мы как бы говорили на одном языке.
— А теперь? — спросила Кэтлин.
И она испугалась за свой голос.
— Все нужно начинать сначала, — сказал Антуан.
И он тоже испугался за свой голос.
— Даже не начинать сначала, — сказал он. — у этого больше нет начала. У этого больше нет конца. Это другой мир. Я захочу все знать. И я никогда не узнаю, что бы ты ни сказала, и даже если ты расскажешь все. Потому что это другой мир. И потом на тебе печать. Печать худшего… Со мной ты получаешь свое противоядие. Я раньше думал, что я для тебя что-то такое, на что соглашаются за неимением лучшего. И страдал от этого. Но это было не так трудно. Я предпочитаю быть дублером, чем медбратом. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Кэтлин направилась к двери. Антуан взял ее за плечо, остановил, спросил:
— Куда ты направилась?
— К Льюису… Все ему рассказать.
Антуан отпустил плечо Кэтлин, подумал и в конце концов сказал:
— Нет, тогда получится, что он выиграл. Теперь я вижу его систему. Он играл от борта. Играл мной против тебя. Он использовал меня, как орудие. Так что нет. Не надо.
— Ты прав, — сказала Кэтлин.
— Твоя полиция, твое правосудие, цена, которую ты должна заплатить, — это я, — сказал Антуан.
Его лицо стало похоже на маску безжалостного отчаяния. Кэтлин долго вглядывалась в эту маску.
— Антуан, — сказала она тихо, — я пойду на террасу, взгляну в последний раз на Лиссабон.
— Иди, а то солнце садится.
— Ты помнишь слова Марии? Когда у тебя было счастье, больше уже не смеешь ничего просить у неба.
— Мария — это святая, — сказал Антуан рассеяно.
Кэтлин пошла по винтовой лестнице, которая вела на крышу.
— Тебе не кажется, Тонио, что уже пора? — спросила Мария.
— Что пора? — спросил Антуан.
Мария замахала своими короткими, изуродованными жиром руками.
— Святая Мария! Как накурено! — воскликнула она. — Ехать пора… Как накурено!
Она снова замахала руками.
Это движение вернуло Антуана к жизни. Его мысль быстро заработала.
Грузопассажирское судно… тайное свидание…
Чего же там Кэтлин ждет?
Она была наверху. Она прощалась с Лиссабоном.
Антуан снова вернулся к жизни и обрел нормальное восприятие.
Кэтлин и ее муж. Но уже не тот… Подонок, сумасшедший… Она столько страдала… Одинокая, затравленная. А он…
Антуан подумал, что у него сейчас выскочит из груди сердце.
— Мария, — сказал Антуан, — ты знаешь, Кэтлин так настрадалась.
— Это очень заметно, — сказала Мария.
— Я боюсь.
— Я тоже.
Она пощупала одежду Кэтлин у себя на груди.
— Я пойду за ней, — сказал Антуан.
— Правильно.
Когда Антуан вышел на крышу, он не увидел Кэтлин.
Он дошел до балюстрады, но на улицу не стал смотреть.
Между тем снизу слышался какой-то неясный шум.
Скала… цена… вся цена…
Антуану казалось, что эти слова звучат у него в голове. На самом же деле он их очень отчетливо произнес.
Когда Кэтлин бросилась в пустоту, она тоже, наверное, произнесла их.
Потом — но через сколько времени? — Антуан увидел на террасе униформы португальских полицейских — и тучную женщину в черном — Марию — и мальчика с голубыми глазами — Янки.