Капитан усадил Виранса рядом с собой, а Эрбийона — возле Мори, теперь самого старшего по возрасту пилота. В погребке эскадрильи хранилось несколько отборных сортов вин. Тели приказал принести из всех по очереди.
— Кто же это, интересно, угощает? — спросил Жан.
— Пей! — только это он и услышал в ответ.
Во всеобщем гомоне опорожнялись стаканы; питье разжигало веселье, а Эрбийону казалось, что все взгляды с налетом насмешливой нежности были обращены на него, Клода и Виранса. Это его интриговало, поскольку он предположил, что Тели за свой счет затеял какую-то невероятную шутку; однако крики, вино и эта радость, еще более экзальтированная, чем обычно, не давали ему ни времени, ни возможности углубиться в разгадывание.
Когда бокалы наполнились пенистым шампанским, гвалт моментально стих; все взгляды устремились на капитана, который, встав со своего места, вызвал:
— Мори, Эрбийон, Виранс, подойдите ко мне с бокалами в руках.
Они повиновались.
— Чокнемся, — сказал Тели.
Поставив на стол свой опустевший бокал, он достал из кармана три листка бумаги, наугад взял один из них и прочел:
«Выписка из приказа по армии: Эрбийон Жан Пьер, офицер-стажер, наблюдатель в эскадрилье № 39, 15 марта, под шквальным огнем противовоздушных батарей, успешно завершил сложное регулирование. 26-го, совместно с пилотом, сбил „драхен“. 2 апреля, атакованный двумя самолетами, отбил нападение и выполнил свою миссию».
Едва Тели закончил, как Марбо провозгласил:
— А мы все грянем дружеское ура, чтобы эта хибара задрожала.
Пока звенели стаканы, капитан неловко прикреплял крест на куртку Эрбийона. Он сильно уколол его в грудь, и Жан вдруг подумал:
«Чтобы его заслужить, я никогда не испытывал такой боли».
Теперь Тели читал приказ на имя Виранса, а офицер-стажер вернулся на свое место. В каком-то оцепенении он наблюдал за тем, как товарищи чокаются с ним своими бокалами. Машинально ответил на поздравления, ощущая при этом свою оторванность от группы окружавших его друзей и непривычное одиночество.
Итак, вот оно, то, о чем он мечтал, как о чудесном вознаграждении! То, что он с мистическим восторгом рассматривал на формах других людей! Тели, его начальник и товарищ, которым он восхищался, наградил его своей собственной рукой, а он не испытывал никакой гордости, даже ни малейшего волнения. А может быть, это чувство удивления сбивало радость, хотя должно было бы, наоборот, ее увеличить?
Однако стоило ему честно взглянуть на эту ситуацию, как он понял, в чем причина его поразительного безразличия: он вовсе не заслуживал этого креста или, по крайней мере, не совершил ничего из ряда вон выходящего, чтобы его получить. Он вспомнил слова приказа. Разумеется, они говорили о реальных событиях, но они подразумевали какое-то сверхусилие, яркое воплощение отваги, до которой и дело-то не дошло. Когда он все это взвесил, у него возникло чувство, будто он сплутовал.
Разумеется, он закончил регулирование в то время, как черные хлопья сжимали его так плотно, что ему показалось, будто он может их поймать, однако они выглядели настолько безобидными, что совершенно его не встревожили. Да, они с Мори подпалили привязной аэростат, но на небе не было ни единого самолета противника, так что это стало лишь упражнением по стрельбе в мишень. Да, он был обстрелян двумя немецкими истребителями, но удивительно неумело, а затем безо всякой причины вышедшими из битвы, предоставив ему отличную возможность беспрепятственно завершить разведку.
В таких вот обстоятельствах им посчастливилось не подпасть под влияние страха, не стать добычей взрывов и пуль, но ведь на всей широчайшей линии фронта каждый из его товарищей при каждом вылете делал то же самое. Так, может быть, следует награждать всех, причем ежедневно? В чем состояла его особенная заслуга, исключительность его поступка? Он окинул взволнованным взглядом близкие ему лица, пытаясь найти в них объяснение, но обнаружил лишь спокойное уважение.
В этот момент со своей наградой вернулся Клод. Жан увидел на его отражавшем все внутренние переживания лице то же равнодушное выражение. Он подумал: «Этот-то уж смог бы мне объяснить».
Еще ни разу со времени своего возвращения он не ощущал себя таким близким Клоду и столь же неспособным ему довериться. Почувствовав этот смутный порыв, Мори ощутил надежду, что необъяснимая натянутость в их отношениях, с каждым днем все возраставшая, наконец рассеется в этот час, когда на виду у всей эскадрильи их экипажу вручались свидетельства проявленной ими доблести.