— Ему этого очень хочется? — спросил Нарбонн.
— Очень, — ответил «доктор».
На следующий день Мерсье устроился за их столом. Это был человек, чьи плечи, лоб и челюсть были квадратными. Его лицо напоминало деревянную маску с очень светлыми глазами, словно утратившую свой блеск от мрачной и плохо сдерживаемой ярости, от неудержимой жажды риска. Невзирая на то, что по роду своей службы он не был обязан летать, он часто, сев в истребитель, один вылетал патрулировать. Его необузданной храбростью восхищались, но никто его не любил.
Тем не менее он быстро сумел рассеять неловкость, вызванную своим появлением, и, казалось, доброжелательно приготовился к игре, для него слишком скромной. Через час, видя, что Эрбийон и Нарбонн по своему обыкновению проигрывают, он воскликнул:
— Вы действительно очень плохо играете. Вас разоряют!
— Мы тренируемся, господин командир, — ответил Нарбонн.
— Нет, мне стыдно, уверяю вас, — настаивал Мерсье. — Лучше сыграем в железку. Тут уж каждый может за себя постоять.
— Это несколько опасно, — робко заметил «доктор». — Нужно потренироваться.
— Так давайте! Начнем понемножку. В банк — по двадцать франков.
Офицеры подчинились. Нарбонн открыл игру. Его банк с первого же раза сильно увеличился. С переменным успехом он переходил из рук в руки, и стало заметно, что Мерсье ограничивался тем, что следил за игрой, не принимая в ней участия.
Когда дошла очередь до него быть банкиром, он небрежно развернул стофранковую купюру и сказал:
— У меня нет мелочи, господа, но вам необязательно покрывать мою ставку.
Игроков было много, поэтому сделать это оказалось нетрудно. Мерсье выиграл. Его двести франков тоже покрыли. Он опять выиграл.
— Четыреста франков в банк, — спокойно сказал он.
Чьи-то руки сделали слабенькие ставки. Нарбонн, чтобы доставить командиру удовольствие, объявил:
— Остальное добавлю я.
Мерсье сделал еще лучшую игру.
Он взглянул на удвоившуюся сумму, подумал.
— Ставлю еще раз, — произнес он наконец.
— Принимаю, — сказал Нарбонн.
Он проиграл. Тогда командир собрал со стола купюры, отложил карты и в шутку спросил:
— Кто покупает банк?
То ли Нарбонну в этой фразе послышался вызов, то ли он хотел отыграться или же просто находился на той неизбежной стадии игры, когда реальная цена денег забывается, — он так никогда этого и не понял, — но его удивленные товарищи услышали, как он воскликнул:
— Я, господин командир.
Он разложил на столе шестнадцать стофранковых бумажек.
— Я никогда первый не рискую своим банком, — сказал Мерсье. — Вперед, господа!
Все сделали робкие ставки. После раздачи Нарбонн открыл свои карты: у него было девять очков.
— Ну что ж, тем лучше! — сказал Мерсье.
Офицеры увидели, как его глаза вспыхнули жадным и беспощадным огнем, какой появлялся в них тогда, когда он вылетал на истребителе.
— Иду ва-банк, — сказал он.
Он взглянул на свои карты и объявил:
— Роздано.
У Нарбонна оказалась тройка.
— Думаю, мои дела плохи, — сказал он, беря карту.
Он перевернул ее, это оказалась пятерка.
— Удачно вытянул, — произнес командир. — Это обойдется мне в две тысячи франков. Вы на этом останавливаетесь?
— Нет, продолжаю.
— Тогда ва-банк!
Нарбонн открыл девять очков. Мерсье протянул ему четыре тысячи франков.
В комнате воцарилась полнейшая тишина, поскольку всем было известно, что командир может распоряжаться только своим жалованьем. Однако выражение его квадратного лица ничуть не изменилось, когда он сказал:
— Эта рука сдает уже в седьмой раз. Такое бывает нечасто.
Его голос прозвучал очень спокойно.
Нарбонн, поставленный в затруднительное положение, барабанил по столу. Ему вовсе не хотелось удалиться с таким большим выигрышем, а с другой стороны, как продолжать такую партию? Он встретился глазами с командиром, и ему показалось, что он различил в их жесткости мольбу, от которой ему стало нехорошо. Он предложил:
— Еще, господин командир?
— С удовольствием.
Все взгляды устремились на них. Ставка равнялась восьми тысячам франков, и, казалось, что нездоровое очарование внезапного выигрыша, переменчивости фортуны, поставленной суммы поднималась от стола губительными испарениями.