– Ну же, мечтатель.
Вдруг резко остановился, вгляделся в лицо наблюдателя. Его глаза были закрыты. Комбинезон возле плеча разорван.
– Новий, – воскликнул Тели, – в вас что, стреляли снизу?
– Не знаю, господин капитан, слишком громко гудел мотор.
Голос прозвучал бесстрастно, но шлем он не опустил, чтобы хватило времени придать чертам своего, как он знал, искаженного волнением лица обычную холодность.
Бертье осторожно вынули из самолета. Дышал он слабо. По выражению тревоги в устремленных на Бертье лицах Жан оценил всю меру уважения, которое он вызывал. Пилот-врач расстегнул комбинезон, куртку раненого, взглянул на рану и выпрямился.
– Ну что? – спросил его Тели.
– Здесь я не врач, господин капитан, а пилот, – резко выкрикнул доктор. – Вам обо всем сообщат в госпитале.
Тели на этот слишком запальчивый ответ ничего не сказал. Как и все, он понял…
Жану невольно вспомнилась радость, еще менее часа назад переполнявшая эскадрилью.
Пока длился туман, в столовой не было слышно смеха. За столом менее тесно расставленные приборы плохо скрывали пустое место, комната казалась слишком гулкой. Однако его товарищам, приложившим все силы, чтобы не вспоминать о Бертье, это сделать удалось.
Один только Жан, чья неприспособившаяся чувствительность сохраняла от событий более глубокий след, никак не хотел изгнать из памяти ни тот единственный разговор, который состоялся у него с умершим, ни лица с опущенными веками, уже натянутыми, но еще нежными. Он захотел поговорить об этом с Тели, с Марбо. Оба, однако, прервали его тоном, не позволявшим более настаивать. Эта видимость безразличия шокировала бы офицера-стажера, если бы Ройар не объяснил ему все в двух словах:
– Никогда не нужно об этом думать, мой мальчик, – сказал он, – иначе у нас больше не хватит смелости.
В умалчивании, которое сознательно стирало воспоминания о любимом товарище, соединялись инстинкт самозащиты и затаенная радость возможности еще пожить.
Когда восточный ветер отогнал облака за Реймс, оставив над летным полем чистое и сияющее небо, это желание забыть только окрепло. Несмотря на то что помимо обычных разведывательных полетов никаких заданий выполнять не требовалось, Тели решил, что вся эскадрилья поднимется в воздух, и даже сам Марбо, не любивший совершать бесполезных вылетов, подтвердил необходимость этой меры; он сказал:
– Нужно стереть тяжелые воспоминания.
Летное поле гудело подобно чудовищному улью. Капитан следил за всем: за работой моторов, взлетами, посадками, движениями механиков. У него находилась шутка для каждого пилота. Его голос, отдававшийся в нервах, точно пламя, проникал всюду. Он бегал от ангаров к машинам, помогал запускать винты, проверять карбюраторы. Внезапно, словно захмелев от им же самим затеянного стремительного водоворота, начинал кататься по траве с животной радостью, возясь с золотистым красавцем спаниелем, который уже от него не отставал. Таким образом он переносил от самолета к самолету сжигавший его самого огонь, и каждый взлетавший экипаж, каждый планер, утопавший в небесной выси, чувствовал свою связь с товарищами, связь, установленную пылкой душой капитана.
В тот день Эрбийон совершил свой первый вылет. Время близилось к вечеру, и тут Тели подал ему знак, который он ждал с мучительным беспокойством. Боясь стать причиной задержки вылета, Жан еще утром перетащил все свое снаряжение на летное поле. Он подскочил с поспешностью, вызвавшей у Тели улыбку, и запрыгнул в свою кабину. ^
До сих пор ему доводилось летать только на учебных самолетах, медлительных машинах, откуда, как с балкона, можно было обозревать расстилающийся внизу пейзаж. Теперь под ним зверем рычал военный самолет, надежный и быстрый, построенный для сражений, – орудие убийства с акульим профилем. Только как же узка была щель, в которую он втиснул свое тело, как много места занимали скамеечки для ног, принесенные им карты и приклад сдвоенных пулеметов! Как тут пошевельнуться, чтобы свободно наблюдать и сражаться?
Стоило капитану спросить, готов ли он, и Эрбийону в знак согласия кивнуть головой, как сладострастная тревога волной прокатилась по телу Жана. Сначала движение самолета сопровождалось мелкой тряской, вскоре толчки прекратились и он мягко взмыл вверх. Они оторвались от земли. Ветер от полета и от вращающегося винта обдал его хмелем пространства, который пьянит и моряков, когда, стоя на носу корабля, они отчаливают от берега.
Капитан набрал высоту прямо над летным полем. При каждом вираже горизонт отступал, очертания рельефа расплывались; когда ангары превратились просто в белые листочки, Тели, показывая Эрбийону на пулеметы, сделал вид, что нажимает на гашетку. Офицер-стажер понял, что должен испытать оружие. Он прижался грудью к стальному щиту, соединяющему обе трубки, и выстрелил. Сквозь ритмичный рокот мотора прорезался чистый и радостный треск. Две красных борозды пересекли небо. Он воскликнул в возбуждении: