Однако точно так же, как он был не в состоянии ни на йоту изменить положение своего словно окаменевшего тела, он не мог вырваться из переплетения образов, узкого до безумия и ограниченного двумя неотступно преследующими его именами.
Элен… Дениза…
Дениза… Элен…
Одни и те же слоги истязали его сознание, и черты, страшно знакомые, страшно дорогие, непрестанно искажались, исчезали и вновь возникали у него перед глазами. Это был весь его мир.
Он вышел из него лишь в тот момент, когда Матье толкнул дверь и на пороге комнаты, не дожидаясь разрешения, появилась Дениза.
Эрбийон тут же почувствовал чудесное облегчение. Перед этой реальной женщиной, видя ее чувственное выражение и телесную плоть, другая, двойственная, невыносимая, парализовавшая его гипнотическим ужасом, исчезла. Однако как только Эрбийон вскочил с кровати и жестом отослал ординарца, он в полной мере оценил, что значит для него, для его отношений с Мори, со всей эскадрильей присутствие любовницы у него, в то время как перед его домом проходят товарищи, а контора, где Клод выполнял обязанности командира, находится на соседней улице, и когда правила дисциплины, военного приказа, войны, наконец, окружают его со всех сторон.
Не поцеловав Денизу и даже к ней не приблизившись, он очень глухим голосом спросил:
– Зачем ты сюда пришла?
Она настолько опешила от его тона, его упрека, его страха, что осталась стоять, прижавшись спиной к двери. И, отделенная от своего любовника всей длиной комнаты, сначала захотела его успокоить.
– Никто не видел, как я вошла, Жан, клянусь тебе, – пробормотала она. – А твой адрес я узнала случайно, не спрашивая его, от одного из твоих товарищей. Я не смогла устоять… не смогла больше ждать.
– Зачем ты приехала в Баи? – спросил стажер с ожесточенным упорством.
Молодая женщина секунду постояла молча. Эрбийон, хотя и смотрел на нее пристально, не заметил, что ее лицо искажается, становится резче. Он продолжал размышлять вслух.
– Я надеялся, – воскликнул он, – получить небольшую передышку… сориентироваться… разобраться… Без службы и вылетов это было бы легче сделать. Да и Клод бы успокоился.
Почти не разжимая губ, Дениза ответила:
– Ты что, думаешь, что я ради него приехала?! Или ради тебя?! Я приехала, потому что мне это было необходимо. Ты свел меня с ума своим молчанием. Ни единого словечка с тех пор, как ты в последний раз уехал! А от Клода я знала, что ты жив. Мне необходимо было тебя увидеть, узнать, что ты хочешь, что думаешь и что чувствуешь ко мне.
Дениза подошла к Эрбийону, который, казалось, ничего не слышал – настолько неподвижным было его лицо.
Он на самом деле едва ли понял смысл сказанных Денизой слов. Однако яснее смысла в него проник четкий, быстрый и дико отчеканенный ритм. Не поддающуюся контролю волю, отличающуюся от воли страсти, упрямую требовательность, ненасытную и жестокую в своей бескомпромиссности, – вот что Эрбийон отчетливо уловил за ее словами. Он почувствовал, что пропал.
До этого момента в развитии драмы он принимал во внимание только Мори и себя. Дениза представлялась ему пассивным персонажем, роковой случайностью, неразумной плотью. Внезапно она появилась, решительная, строгая, необузданная и в достижении своего желания не имеющая никаких тормозов.
Она ворвалась в ход событий, а вместе с ней – слепая, страшная сила, нацеленная на обладание и несущая катастрофу. Игра больше уже не ограничивалась товарищами по экипажу. Вдруг оказалось, что женщина намеревается направить ее в свое русло, и, несмотря на неопытность, Эрбийон смутно предугадал, что вместе с ней заявило о себе безжалостное и примитивное божество, которое она называла любовью.
Дениза взяла лицо Эрбийона в свои ладони и, лаская его, завораживая, взмолилась жалобно, пылко, глядя на него влажными, блестящими глазами:
– Скажи, что я для тебя еще существую, Жан… что ты меня еще немножко любишь.
– Да разве же я знаю, разве я еще могу что-то знать?… Я больше не знаю, ненавижу ли я тебя, ненавижу ли я Мори. О! Все же в одном – в том, что самому себе я отвратителен, я точно уверен.
Его лицо, его голос исказились до такой муки, что на мгновение Дениза забыла о своем собственном страдании и о своей неумолимой жажде любви. Она мягко спросила:
– Но зачем ты так себя изводишь? Ты же все принял… Это было так просто. Вспомни нашу последнюю ночь… Когда ты уже знал.