Однако, идя на смерть, он испугался его ненависти. Он захотел, чтобы смерть приняла их по-братски и чтобы экипаж встретил ее примиренным. Перед неподвижным взглядом он смиренно сложил руки.
Затем яростно сжал ручку пулемета.
Мори автоматическим движением уложил самолет на бок, чтобы не дать поднимавшемуся вверх истребителю, украшенному султаном из снопа искр, поразить себя в фюзеляж. Вокруг него плясала бешеная свора. Его инстинкт сражался с ней в одиночку.
Он словно во сне удивился своей ловкости, так как жест Эрбийона потряс его до глубины души, и теперь он хотел только умереть. Скорее, скорее, пусть пуля прервет этот невыносимый вихрь мыслей!
Его охватил такой гнев, что он был даже счастлив увлечь с собой на тот свет своего коварного товарища, связанного с ним одной судьбой, и теперь ему хотелось ускорить гибель.
Поскольку противник снова поднимался ему навстречу, он рывком бросил свою машину на истребитель. Даже не стреляя, будучи уверенным, что раздробит его своей массой.
Однако его остановило одно воспоминание. Никто из товарищей, кроме Эрбийона, не захотел летать с ним. Неужели он так собирается отплатить за его доверие?
Резким движением он рванул рычаг так, что самолет затрещал. Мори настолько близко прошел от немца, что даже разглядел человека, который, уже не управляя машиной, ожидал столкновения. Немцы, удивленные этим отчаянным маневром и боясь задеть своего товарища, прервали огонь. А Марна была уже так близко, и за ее голубой линией – спасение.
Однако Клод медлил и не направлял к ней свой самолет.
Тут он вдруг почувствовал резкую боль в боку. И когда понял, что в него попала пуля, то с удивлением, с ужасом почувствовал, что ему все больше и больше хочется жить.
Несмотря на признание, несмотря на конец всех надежд, ему не хотелось умирать. Кусая до крови губы, чтобы побороть одолевавшую его слабость, держа напряженную кисть на ручке управления, еще каким-то чудом державшей машину в воздухе, он пикировал к обещающей безопасность земле. Сила, которая помогает агонизирующим животным, помогла ему выбрать подходящее поле, выполнить ритуальные движения.
Когда самолет уже катился по жесткой траве, он, приподнявшись, повернулся к Жану, чтобы в крике высказать ему свою безумную радость. В задней кабине в такт толчкам самолета раскачивалась голова с темной пеной на виске.
Солнце проникало через закрытые ставни и распространяло матовый свет с золотистыми бликами.
Он не ослепил Клода, когда после шестнадцати дней беспамятства тот открыл глаза. Рядом с кроватью Клод заметил фигуру, сидящую с опущенной головой. Платье на фоне белых стен казалось темным пятном. По изгибу плеч, по непритязательности прически Мори узнал Элен.
Однако состояние мирного и хрупкого блаженства, в котором он пребывал, помешало ему пошевелиться, и он опять сомкнул веки. Легкая, как ласка, лихорадка овевала его лицо. Он не желал ничего, кроме как продлить до бесконечности это мгновение, божественным образом окрашенное величайшим счастьем вновь отвоеванной жизни.
Тем не менее он непроизвольно смотрел на продолжавшую сидеть неподвижно Элен. Он видел только гладкий лоб и четкую линию волос. Как они были сейчас близки, и насколько же она была для него далека, воспринималась как нечто смутное и незначительное! Глядя на нее, он вдруг почувствовал, что в нем просыпается глухое желание, чтобы при его воскрешении присутствовало другое лицо, а не это.
На кромке его памяти смутно, точно в дымке, вырисовывалась мужская голова с нежными чертами. Эрбийон! Но откуда этот красный венчик на виске?
Его слабое дыхание участилось! Битва, страх смерти, опьянение от спасения и огромное желание разделить его со своим товарищем – он вновь пережил все это. А затем видение этого беспомощного тела, перечеркнувшее все.
О ком думала неподвижная Элен? О Жане, скорее всего. Как она была права! После тех незабываемых минут, когда под взмахи погребальных крыльев оба они смирились со своей участью, какими жалкими выглядели все ревнивые подозрения и страдания! Как он мог доверять им смысл своей жизни?
Теперь, когда он выходил из царства теней, из преддверия смерти, он знал…
Эрбийон! Его юное лицо, его юное тело! Как же печально там, наверху, в роковом небе, он сложил пальцы!
В груди Клода осталась лишь душераздирающая жалость.
Когда Элен подняла, наконец, голову, когда он увидел ее лицо, на котором запечатлелось глубокое страдание, она увидела лишь просветленный взгляд. Она рванулась было к нему, но он движением век остановил ее.
– Где его похоронили? – спросил Клод так тихо, что ей пришлось наклониться, чтобы его услышать.