Старший вожатый Юрий Павлович Стафиевский в разговор не вступал, бледноватое лицо его с правильными чертами было спокойным, казалось, страсти, кипящие в столовой, его не касаются.
— Да не курил я! У меня и сигарет-то нету, — глухо и сердито отпирался Ширяев.
— Кого хочешь обмануть! — возмутилась Анна Петровна, сидевшая неподалеку от Ивана. — Мы тебя, слава богу, не один год знаем… А нынче ты обнаглел до того, что в первую же ночь в палате закурил!
Ропот прошел по рядам от этих слов, и Иван еще безнадежнее подумал о своем намерении защищать беглецов. А Юрка стоял весь распаренный, растерянный. Коренастая, не по годам крепкая фигурка, не раз стиранная рубаха, свисающие, видимо, унаследованные от старшего брата, штаны. Лицо скуластое, руки большие, взрослые какие-то руки… Иван знал уже, что семья у Юрки немалая, пять душ мал мала меньше, что отец частенько «закладывает за воротник», что живут они где-то на окраине, что Юрке приходится колоть дрова, копать огород, мыть полы, топить печь, чинить заборы.
«Заплакал хоть бы, что ли, — подумал Иван. — Не камни же здесь, люди…»
Но нет, никакой влаги не предвиделось в серых, чуть раскосых Юркиных глазах.
— Иди, Ширяев, — сказал начальник лагеря строго и как-то даже печально, — мы еще посовещаемся, но можешь, пожалуй, собирать чемодан, таких нам в лагере не надо.
«Ага, — отметил Иван, — все-таки «посовещаемся»!»
Настала очередь Пинигиной. Мария Стюарт была бледна, теребила полу черной курточки, не мигала.
— Как же это ты, Люда, а? — сочувственно спросил Василий Васильевич. — Мальчишки… хулиганы, понимаешь, и ты вдруг с ними… в лес. Ведь ты же умная девочка, книжки любишь читать, ну и читала бы себе! Вон у нас библиотека-то какая! Пионерская комната, журналы всякие…
Пинигина подняла свои серьезные синие глаза и уже больше не опускала их, глядела прямо на начальника. Иван видел ее лицо на черном фоне окна, и была на этом лице какая-то решимость, это чувствовалось теперь и во взгляде, и в том, как пошевеливались ноздри.
— …мать старается, растит тебя одна, а ты…
— Нет, зачем же так? — нервно дернулось острое плечико Марии Стюарт. — Зачем же со мной-то по-другому? Юрка что? Это все я. Я их подговорила убежать, и меня вы должны наказать.
Старший вожатый оживился и несколько заинтересованно глянул на пионерку.
— …И наказывайте! Не надо мне вашей жалости! Спасибо. Не хочу я здесь… Исключайте! Да я и сама завтра!.. — подбородок у нее дрогнул, но она тотчас же закусила губу.
«Что это с ней?» — подумал Иван и глянул на начальника.
Но тот не закричал «вон!», не вскочил из-за стола, не грохнул кулаком, а только насупился и медленно стал багроветь.
— Вы свободны. Можете идти, — спокойно промолвил старший вожатый в неловкой тишине, наступившей в столовой, когда побагровел начальник лагеря. — Завтра вожатые сообщат вам о решении педсовета. — И к физруку Филимонову: — Эдуард Николаевич, пожалуйста, проводите пионеров спать.
Когда беглецы вышли вслед за физруком, кое-кто еще повозмущался. «Подумайте, какая!» «Да-а, что из нее дальше-то будет…» Но и только. Единодушия уже не было, многие растерянно хлопали глазами, некоторые шептались, произошла, одним словом, заминка.
— У нас предложение! — сказала тогда Таня Рублева, худенькая очкастая девушка, подстриженная под мальчишку. — Давайте послушаем самих вожатых третьего отряда, что они-то думают?
«Вот именно, — обрадовался Иван. — Что мы-то думали сегодня целый день? Умница ты, очкарик!» — И посмотрел на Анну Петровну, которая, пожав плечами, начала говорить.
И сказала Анна Петровна, что она изнервничалась до предела, что Ивану Ильичу, бедненькому, тоже досталось — пришлось бегать по лесу, искать этих стервецов, ведь им по двенадцать, а в таком возрасте они могут натворить что хочешь, в голове-то еще кисель, не мозги. А кто отвечай? Вожатые. Нет, если этот Ширяев останется в отряде, она уверена, не работа будет, каторга.
— Я за то, чтобы исключить Ширяева. Это послужит хорошим уроком для других Ширяевых, в других отрядах. — И Анна Петровна села, розовая от волнения.
«Ни черта, выходит, мы не поняли, ничему не научил нас этот побег…»
— Я против исключения, — сказал Иван громко. И не обращая внимания на то, что у Анны Петровны вытянулось лицо, продолжал: — Почему против? Да потому, что ребята убежали от скуки. Это же ясно как божий день. А вот в лесу им было интересно, уверен. Там что ни шаг, то и открытие, романтика, приключения. У нас же в отряде скука, они у нас зевают от скуки! И виноваты в этом мы с вами, Анна Петровна. Да, мы! Совсем, видно, не интересны им наши «мероприятия», все эти загадки-отгадки, математические игры да музыкальные часы. Будь интересно, никто бы никуда не убежал. И голову тут ломать надо не над тем, кого выгнать из лагеря, а…