Иван показал, как держать литовку, как переставлять ноги и подсекать траву, затем передал литовку Боре Анохину, сам же встал вплотную за его спиной; и первые несколько шагов косили вместе. Потом Иван — так делал когда-то дед — ослабил усилие и, в конце концов, убрал руки совсем. Боря же продолжал махать литовкой, пока не закончил прогон; и хотя рядок получился неширокий, а много травы осталось нескошенной, Иван похвалил Борю. Лицо у Бори раскраснелось, он вытер взмокший лоб рукавом и так поглядел на ждущих своей очереди пацанов, как будто хотел сказать: то-то же! А вы — «враль» да «враль»!..
Все шло отлично, один другого сменяли косцы, светило солнце, пахла трава, лужайка уже наполовину была в душистых валках, как вдруг один из новеньких, из прибывших на вторую смену, порезал палец. Не литовкой даже и порезал, а об осоку. Иван послал его в медпункт прижечь и забинтовать. А через полчаса на покос явился начальник лагеря.
— Прекратить немедленно! Они перережутся косой, понимаете! Вы что, шутите! За решетку меня хотите посадить!?
И как ни доказывал Иван, как ни успокаивал кипящего гневом Василия Васильевича, — ничего не помогло. Князев приказал сторожу, подошедшему на шум, забрать литовку.
«Ни черта он не разрешит поход, — думал Иван, вспоминая эту стычку. — И тогда что же делать? Отказаться? Теперь, когда все готово? Когда затрачено столько сил и времени на подготовку?.. Ну уж, дудки!..»
Иван поднялся и, поглядев на часы, пошел в палату. Из-за дождя тренировки в лесу пришлось отложить, а было решено заняться обработкой корней, сучков и пней, собранных в разное время на берегах залива и валявшихся без дела на террасе. Тот же, кто уж совсем ничего не смыслит в резьбе по дереву, мог рисовать.
В палате было мусорно, пионеры сидели на кроватях, строгали или рисовали. Щепки, россыпи карандашей, краски, обрывки бумаги на столе, на тумбочках, на полу.
«Изостудия!» — усмехнулся про себя Иван и, присев на край своей кровати, стал потихоньку наблюдать.
Художники почесывали в затылках, пачкали языки цветными карандашами, глаза то и дело искали что-то на потолке, носы посапывали. Некоторые забились в отдаленные уголки, уединились, прикрывали свои творения от посторонних.
— Не подглядывай ты, враль, тут и так тошно!
— У кого брусок? Боча, дай брусок, у меня нож тупой.
— Пацаны, у кого есть ультрафиолетовая, пацаны?
— Ха-ха, такой и не бывает, краски-то!
В палате незаметно появился старший вожатый и тоже несколько минут молча наблюдал за пионерами.
До обеда оставалось полчаса, и Иван объявил, что работы пора сдавать.
Безобразные корни, пни и коряги превратились в мартышек, в крокодилов, медведей, в корабли, в индейцев, рыцарей, птиц, стариков и змеев-горынычей.
— Слушай, да они у тебя поголовно таланты, — заметил старший.
— Наконец-то нас начинают признавать, — подмигнул Иван.
Рисунков тоже было много. Зеленый лес, коричневые горы и синие-пресиние моря; летели на всех парусах бригантины, в небо врезались ракеты, цвели цветы, прыгали полосатые тигры, гремели воздушные и морские сражения.
А у мальчика, с виду тихого и печального, был целый альбом. Иван и раньше замечал, что один из новеньких рисует, но с расспросами пока не приставал. И вот…
— Избушка пасечника, — сразу же узнал он. — Смотри, Юрий Павлович, всякий ведь поймет — изба заброшена, чувствуешь?
— Запустение, сиротливость… — согласился старший.
Еще рисунок — сосна, еще — семья бурундуков, ребята у костра, ромашки, целое море ромашек.
— Это на пасеке, — определил Иван, — только там они такие крупные.
— Ага, на пасеке, — подтвердил и Витя, художник.
Уже прибегали из столовой дежурные и предупреждали, что обед стынет и что все отряды уже едят, только вот третий опаздывает; уже Анна Петровна выстроила отряд у террасы и велела следовать за собой, а Люда Пинигина все еще дорисовывала что-то, пристроившись в уголке. Но наконец и она сунула Ивану листок и убежала догонять товарищей.
Иван глянул — ничего, на первый взгляд, особенного… Акварельными красками нарисованы четверо пионеров, стоящих у стены. Один из мальчишек конопатый, другой маленький, большеголовый, третий крепкий, скуластый, на девочке платьишко горошком… все четверо оборванные, на лицах ссадины. Перед пионерами стоит фашист с автоматом, с засученными рукавами, без каски. «Помощь пришла…» — стояло под рисунком. Помощь — это бородатый партизан, только что, видно, выскочивший из кустов позади автоматчика. Ясно, что сюжет навеян прочитанными книжками, виденными фильмами, обычный детский рисунок… Если бы не… если бы не эти розовые щеки палача, не его загоревшая гладкая голова, не толстая, капризно отставленная нижняя губа, так похожая на губу…