Иван медленно соображал, о какой такой комиссии говорит старший, удивленно разглядывал самого Юрия Павловича и не узнавал его. Лицо старшего, обычно светски невозмутимое, теперь было не в меру оживленным, весь Юра пребывал в движении, руки его нещадно терзали одна другую, глаза поблескивали…
— Ты сам-то хоть спал? — спросил Иван.
— Какой тут сон, ты что! Кто б за меня химичил, проявлял, монтировал? Не фильм, а бомба, скажу я тебе, получился!
— Не нравишься ты мне, — позевывая пробурчал Иван. — Поспать бы тебе малость. Хоть часика два… Я вот как огурчик.
— Ну и отлично. Поднимай отряд, умывайтесь, своди в столовую и — драить, чистить, мыть! Чтобы в палате, вокруг палаты, везде, во всем — блеск, чистота и порядок! Чует мой нос — быть комиссии, а для комиссии парадный вид пионеров и всего лагеря — наилучшая пыль в глаза! В общем, будь готов, а я побежал предупредить Ирину, Таню и Петухова, вырвать их из объятий Морфея…
Глава 47
Собирались, как всегда, в столовой, где пахло вымытыми клеенками и на столах стояли указатели отрядов. День был суетный из-за приезда комиссии, но всё, как будто, обошлось благополучно, комиссия, по слухам, осталась довольна чистотой и порядком, питанием пионеров и культурно-массовой работой в лагере.
Придя одним из первых, Иван уселся у стенки неподалеку от стола, накрытого красным. Чувствовал он себя бодрым и отдохнувшим, о предостережении старшего старался не думать, решив, что вряд ли на педсовете, да еще в присутствии комиссии Князев будет говорить о нем, Иване, нет вопросов поважнее, что ли? «А если и будет, то пусть лучше Юра фильм покажет, у него там всё заснято. И здорово же он придумал! В самом деле, чем лясы точить, вот фильм, глядите и судите сами… Да и что я могу? Прав Юра, лучше мне не лезть с выступлениями и речами…»
Иван смотрел на входящих и рассаживающихся вокруг него вожатых и педагогов. В первых же рядах, только справа от красного стола, сели физрук Филимонов, баба-яга, массовик, постоянно оживленный, с приветливым лицом парень; туда же подсел баянист, а позднее и лагерный врач, молчаливый, незаметный в лагере человек, видимо, страстный рыбак, потому что изолятор, когда бы ни проходил мимо, всегда увешан гирляндами вялящихся на солнце чебаков.
Средние столики напротив президиума заняли учительницы постарше, среди которых была Анна Петровна. По случаю педсовета все принарядились, особенно девушки, вожатые младших отрядов. Они вошли стайкой и наполнили столовую смехом, особыми своими прическами, духами, мини-юбочками, красиво и смело открывающими загорелые крепкие коленки. Девушки уселись подальше от красного стола, а за ними, на самой галерке, вольно расположились «мальчики-безобразники», румянощекие юноши в брючках-клешиках, которые подчеркивали тонкие, почти девичьи, талии.
Появились, наконец, Ирина, Зоенька и Таня Рублева. Ирина была в строгом темно-синем платье с кружевной отделкой, а Зоенька, рыженькая, круглолицая, веселая, в красной кофте походила на солнышко. Таня же пришла в своей обычной форме: голубой берет с прицепленным к нему значком, синяя куртка с погончиками и эмблемой на рукаве и, конечно же, техасы…
Не успели девушки расположиться вокруг Ивана, не успел он им растолковать, что они «левые», что у противоположной стенки «правые», а там — «золотая середина», как вот оно и начальство, а с ним и комиссия. Князев, Юрий Павлович, председатель завкома, еще какая-то женщина, наверное, из парткома, секретарь комитета комсомола, тот самый белобрысый Кеша, который сагитировал Ивана поехать в лагерь, — в таком порядке уселись они за стол, накрытый красным.
В зале стихли разговоры.
— У нас, товарищи, на повестке дня один очень серьезный вопрос, — сказал Василий Васильевич. — Дело касается вожатого третьего отряда Кувшинникова Ивана Ильича.
И сразу головы стали оборачиваться в сторону Ивана: что это значит? Вон оно что! Наконец-то! Ой, как интересно! Ну, что я говорила!..
И встревоженные лица: у Ирины, у Тани, у Зоеньки.
— Слушайте, — шепнул им Иван, — и главное — выдержка.
— …товарищ Кувшинников ведет себя, я бы сказал, совсем не так, как подобает пионервожатому, комсомольцу, которому доверили такое ответственное дело, как воспитание…
Тут Иван встретился взглядом с секретарем Кешей, и тот, прищурив один глаз, сморщился — вот, мол, брат, дела-то какие…
— …Вместо того, чтобы выполнять план мероприятий, утвержденный завкомом, бюро комитета комсомола и партийным бюро, он заявил еще в начале сезона, что план этот, видите ли, его не устраивает. Ну, хорошо, наш план, допустим, плох, а что же предлагает Кувшинников, какое новаторство у него? Да такое, товарищи, что свой отряд он превратил в банду Махно! Ему ничего не стоит поднять детей среди ночи, вести их, понимаете, куда-то в лес, дети не высыпаются, не отдыхают как следует, нарушается распорядок дня. Это привело к ухудшению дисциплины во всем лагере. Дети, товарищи, они ведь дети: раз, мол, третий отряд безобразничает, то почему же нам нельзя?.. Не раз указывали мы товарищу Кувшинникову на это, но где там! Что значат для него советы старших товарищей? Он сам все знает, а в лагере, между прочим, впервые… На отряде работает еще Анна Петровна, всеми уважаемый опытный педагог. Так что вы думаете? Вместо того, чтобы учиться, набираться ума-разума у нее, товарищ Кувшинников стал игнорировать Анну Петровну вообще и фактически устранил ее от участия в жизни отряда! Я думаю, Анна Петровна сама здесь выступит и скажет… — Поклон в сторону Анны Петровны.