Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Еккл 3:21
Однако человек, должно быть, единственное на земле существо, осознающее конечность своего на ней пребывания. Человек понимает, что он умрет, но, когда это произойдет, не знает и даже представить себе это применительно к себе не может. А мысль об этом преследует его неотвязно! — что очень точно и выразил поэт:
Мучительство это, переживаемое каждым человеком, есть источник зла. Сознание своей смерти — и невозможность представить ее; неотвязная дума, провождающая каждый день,— и бессилие проникнуть в будущее — это тот психический «подтекст», который порождает неуверенность, тягу к минутным благам, толкает на поспешные безумства. Изначальная ущербность и надлом человеческой души происходит оттого, что будущее закрыто, а угнетающее и ужасное знание неминуемости своей смерти — открыто, и человеку великое зло оттого.
Когелет связывает происхождение мирового зла с природой человека; зло угнездилось в сердце его. Но Когелет этим не удовлетворяется, указывает на коренную причину: Смерть. Осознание неизбежности своей смерти. К сходным выводам подходят новейшие школы в психологии.
Решаюсь подвигнуть читателя на неприятное, а может, для кого и страшное воспоминание о дне, когда впервые явилось ему знание неизбежности своего исчезновения. Как?! Я, так любящий жизнь, маму, бабушку, себя, солнце, игры и всем приносящий одну радость, — должен исчезнуть? И существа, мною бесконечно любимые, тоже — некоторые раньше меня? Вы говорите, таков закон этого мира? О, я его знать не хочу — или уж пусть это произойдет немедленно и сразу со всеми, и вместе со мной этот мир пусть провалится в тартарары. Это невозможное испытание является страшным ударом для ребенка, и он воспринимает его как свидетельство невыносимой мировой несправедливости и жуткого зла этого мира.
Не все чувствительные детские души выдерживают такую боль. Ребенку невмочь перенести присутствие Смерти в этом мире и несправедливое и злое его устройство. Те же, кто справляются с болью (разумеется, их подавляющее большинство), поддавшись уговорам старших, что с ним — именно вот с тобой! — ничего такого не произойдет, потому что ученые придумают эликсир вечной жизни или вообще все вокруг изменится к лучшему, все равно эти дети — то есть все дети человечества — входят в жизнь с глубоко в сердце запавшим страхом смерти и сознанием зла, как бы объективно присутствующего в мире, Мирового Зла, хотя это зло «всего лишь» проникшая в сознание неизбежность собственной смерти.
«Может быть, — проницательно замечает современный романист, — внутренняя, интимная, единственно ценная пружинка жизни — та самая сущность, которая и есть «Я» с самого зарождения, с первых дней, — часто теряет рассудок, осознав неотвратимость Смерти. Тут могут помочь утешить, примирить с неизбежным только некие магические силы, и для женщины эти магические силы чаще всего связаны с мужчиной» (С. Бе- лоу, «Планета м-ра Сэммлера»).
Страх смерти, присущий всем — тем, кто до нас жил и кто будет жить после, — и порождает зло в сердце сынов человеческих.Животные не творят зла, потому что, боясь смерти (вероятно, нужно добавить «инстинктивно»), не понимают ее неизбежности. Так мы, во всяком случае, себе представляем. Они неотделимы от природы; она же ни добра, ни зла не ведает. Таким и человек был, насколько можем судить. ...
Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы (Еккл 7:29),— говорит Когелет. Первородный грех, сокрушивший «природность» человека, связан с осознанием им своей смертности. Вкусив плода познания добра и зла, осознав свою смертность, человек и пустился во многие помыслы.Пропасть пролегла теперь между ним и животными, он осознает неизбежность своей смерти. И этим, надо сказать, мы с вами, читатель, нисколько не отличаемся от первобытного человека. Иными словами, первобытного человека никогда и не существовало. Человек всегда был человеком... забавная тавтология, но это так. Он стал им, стал хомо сапиенс, в момент осознания неизбежности своей кончины. Пещера, костер, шкура мамонта, бесписьменная память поколений ни о чем еще не свидетельствуют: в пещерах жили и мудрецы.
Борьба со смертью и муки нечестивого
Продолжаем вчитываться в программную строфу.
В ней говорится о борьбе,в которой нет избавления.
Последняя строчка: и не спасет нечестие нечестивого( Еккл 8:8)— на первый взгляд никак не связана с предыдущими. Что это — еще один образчик жесткого монтажа? Нет. Смысл, вложенный в эту строку, вытекает из предшествующего и глубоко его дополняет. Человеку, входящему в жизнь с душою потрясенной, с душой, раненной сознанием неизбежности своего исчезновения, свойственно стремление — пусть неосознанное, однако постоянное, неослабное — превзойти смерть, попрать ее, выйти победителем в этой борьбе, борьбе, которая, как усмехается Когелет, не имеет конца. В борьбе со смертью, на которую человек пожизненно обречен.
И он ведет ее, хитря, прядая от страха и возносясь надеждой. Однако — как бороться с невидимым и всемогущим Ничто? Его заменяет борьба с видимым и слабым себе подобным существом. Первоисточник жестокости, славолюбия, самовозношения — страх смерти. Новейшие школы в психологии согласятся с этим — я уже говорил; но они останавливаются на страхе перед смертью, зачастую проявляющемся в замаскированной или извращенной форме. Когелет видит дальше и говорит о борьбе со смертью, которую, не прекращая, ведет человек внутри себя, которая не может иметь исхода, потому что не прекращается до самого естественного исхода.
То есть до смерти.
Человек надеется победить и смерть попрать, но попрать в действительности может кого же? Только ближнего своего. Унизить, уничтожить, насладиться видом смерти — но не своей, не убив свою смерть, а убив ближнего своего, — отсюда и жажда убийства в человеке, и неутихающая жажда борьбы и состязания: со зверями, с безгласными растениями, соперниками в спорте, конкурентами по наживе и так далее.
Вот то глубинное и сокрытое, что определяет поведение человека. А не один страх перед смертью (вкупе со стремлением к личному бессмертию, к самоисчезновению, о чем пишут современные психологи). И не спасет нечестие нечестивого, —предостерегает Екклесиаст. Внутренняя борьба предопределяет внешнюю борьбу с себе подобными; подменяет борьбу со смертью, в которой, помимо прочего, человек остался бы наедине с собой, что невыносимо для него. Желание борьбы и противодействия — определяющая черта человеческого характера. Стремление превзойти и победить свою смерть толкает к возвышению над людьми, к убийству и мучительству их — либо к самоуничижению, что оборотная сторона того же самого. Кровавые тираны, будучи иногда храбрыми людьми, более других подвержены страху смерти и жажде превзойти ее, для чего и требуют себе все новых жертв.