— Почему, если это правда?
— Это слово не для игры. — Послушав, как он молчит, я добавила: — Когда приеду — увидимся. Не скучай!.. Счастливого Рождества тебе!
Он стал предлагать отвезти меня на вокзал. Но мне этого не хотелось. Деньги на такси у самой найдутся:
— Мне надо еще складываться, пока!
Любимая!.. Смотри на него! Как скоро! Опасное слово. Нечего его трепать. Еще бабушка учила, что нельзя сорить этим словом и что если оно выпало, вырвалось, вылетело — то будь добра отвечать за него. И не забывать, что после молодости следует зрелость, в которой придется пожинать плоды — или сладкие, или горькие, смотря что ты делала в молодости; и то, что кажется сейчас сладким, со временем может оказаться очень даже кислым.
Вызвав такси и выходя из дома, я проверила почтовый ящик, где нашла письмо от зверя. Он обязательно писал, когда мы ссорились. У меня собралось уже несколько его писем. И читать эти письма всегда было грустно. Я даже плакала тайком. Наверно, и это будет такое… щемящее.
Все-таки в этих южанах больше души, чем в наших, которые думают только о себе, карьере и деньгах. Но южане так утомительны, с ними много хлопот и проблем, а этого мне совсем не надо. Для чего? И так стресса много: курсовую сдала
— экзамен на носу. От экзамена отделаюсь — практика назревает. Семинары жмут, процентология изводит. Я цифры люблю, но иногда от них душу воротит.
8
Утром, как только он разлепил глаза, начали наползать мысли о ночном кошмаре — тягучие, тоскливые, серые, скользкие, последние. Значит, всё — конец. Окончательный конец. Полный крах.
Странно, как они вообще так долго продержались вместе?.. Ведь он почти старик, а она молода. Он на чужбине, она — на родине. Он беден — она обеспечена. Его впереди ничего не ждет — перед ней открыты все дороги. И чего вообще можно от нее требовать, ничего не давая взамен, кроме своей персоны?.. И почему это он думает, что он лучше всех?.. Не быть бы худшим, а уж до лучшего далеко…
Мысли о ночном были так темны и смыкались так плотно, что их приходилось раздвигать почти силой, чтобы хоть как-то жить дальше. Так лежал он долго, с отвращением глядя на одну, давно висевшую криво, картину и слушая, как на кухне гремит посудой доктор Мукумба.
Тоска, разбитая любовь и чужбина. Нищие художники нигде никому не нужны. Это потом, после смерти — свистопляска, ажиотаж умиления: «Ах, он себе ухо отрезал!.. Ах, он жил в хижине на берегу моря!.. Ах, он оглох, ослеп, сидел в тюрьме, потерял руку, родных, здоровье, силы!.. Ах, он умер с голоду!.. Ах, его похоронили в могиле для бедных!..» Это все потом. А при жизни всё буднично, тихо и мерзко
— в общей могиле наверняка веселей.
И её вполне можно понять. Ведь какие воздушные замки строились!.. Какие карточные домики складывались!.. И было же время, когда они искренне верили в них!.. Что наконец придут слава и деньги, картины будут нарасхват, выставки в Нью-Йорке, Амстердаме и Милане, импресарио и менеджеры, репортеры и почитатели. А они с ней будут ездить по миру, любить друг друга и отдыхать на Сей-шелах. Но прошло время, а Сейшел что-то не видать. И агенты из Токио не обрывают телефон… А теперь она, наверно, мечтает с химиком, как тот станет профессором и получит Нобелевскую, и они начнут ездить по конгрессам и давать пресс-конференции… А ты сиди и слушай арии Мукумбы.
Конечно, этот химик не первый у нее. И до него были, и после будут… Но до сих пор рассказывалось о тех, кто был там, где-то, когда-то, а теперь это здесь, и сейчас, и теперь… Что же, каждый может сделать свой шаг… Она свой сделала, дала ясно понять, что предпочла другого и что он волен действовать, как хочет — ревновать, метаться от ярости, резать никчемные холсты, искать новую женщину
— ей все равно. Конечно, новый любовник всегда в преимуществе — о нем ничего не известно и ужас как хочется узнать, а со старым все ясно. Выигрыш на стороне логики жизни.
Что ж, хоть не лжет, как это часто бывает, отчего обманываемый выглядит до того смешно, что такого не грех и бросить (а жертва толком даже и не знает, почему она отставлена). Некоторые лгут годами, десятилетиями. В любом случае — спасибо за правду: от рогов никто не застрахован, но носить их не хочется. Недаром, наверно, слова «любой» и «любовь» — одного корня: люби любого любой любовью, любимая люблядь…
Потом он начал занудливо ругать её вслух и дошел до каких-то странных слов:
— Губосиська!.. Сукожопа!.. Ляжкодырка!.. Задосука!.. — (Босховские упыри мелькали перед глазами). — Пиздасиська!.. Ёбасрака!.. Ляжкогубка!.. Жоподрочка!..