– Черт! – не сдержалась Кира. – А я мучилась из-за того, что не устояла и купила новый айфон, хотя предыдущий, наверное, еще лет пять мог бы исправно работать.
– Я вам больше скажу. Покупайте и восьмой, и девятый, и бог знает сколько еще… От этого ничего не изменится.
– Вы так легко об этом говорите, с таким непоколебимым оптимизмом, будто вас это никак не касается. – И действительно, глаза ее визави лучились каким-то любопытством. Словно даже после разговора, исполненного фатализма, ему все равно не терпелось заглянуть в будущее.
– А что нам остается делать… плакать? – сказал он и широко улыбнулся.
Не найдя успокоения в его словах, Кира больше не пыталась увести это интервью в нужное ей русло. Формально распрощавшись спустя двадцать минут, она медленно брела по Кингс Роуд, отдаляясь от офиса Гринберга и от своей мечты. Склонность к преувеличению уже рисовала в ее воображении задыхающийся от смога и болезней Лондон, покореженное ураганами и гигантскими волнами лондонское Око и мамаш, вытаскивающих своих детей из грязевых потоков. Ну а пока Кингс Роуд сверкала тысячами заманчивых витрин. До самолета оставалось еще полдня, за которые Кирина сумка успела наполниться подарками и обновками. «По крайней мере, у меня теперь есть оправдание, могу с головой окунуться в беспредельный консьюмеризм. Сам Давид разрешил!» – подумала она горько, но не без удовольствия глядя на нарядные пакеты.
Кира вспомнила, как попала в этот город почти пятнадцать лет назад. Она гуляла по Лондону с группой таких же закомплексованных подростков, каким была и сама, и, вместо того чтобы восхищаться впервые увиденной заграницей, испытывала жгучее чувство стыда. Причиной тому был огромный пуховик цвета хаки, в который ее нарядила мама. По Кириному мнению, не было на свете вещи более чужеродной в этом стильном городе и ничто так не уродовало ее тоненькую фигурку, как неказистое творение подпольной китайской фабрики, которое было уместно разве что на Северном полюсе. Тогда Кира придумала какую-то изощренную схему, чтобы поменяться куртками с другой девчонкой из группы. Силой своего прыщавого авторитета она буквально насильно нацепила на подругу свой пуховик и забрала кожаную куртку, которая была холодной, потасканной и ужасно тяжелой. К вечеру у продрогшей Киры болели плечи и спина, но она упрямо носила чужую куртку, ибо так, ей казалось, она в большей степени походила на цивилизованного человека. Вся группа посмеивалась над ней, но это она еще могла вынести. Мнение ближайшего окружения Киру смущало намного меньше, чем мнение лондонцев, хотя они даже и не подозревали о Кирином существовании. Ее каждый раз вводили в ступор беспричинные улыбки и дружелюбное «good morning»1 незнакомых людей на улицах Ипсвича, где Кира училась. Ответное дружелюбие они в ней тогда не вызывали – только замешательство и чувство полнейшего несоответствия. Поэтому каждая такая поездка была причиной чудовищной ломки. Кира сопротивлялась родителям, как могла.
Когда она решила поступать на журналистику, отец сразу же поставил на ней крест: «Какой из тебя журналист! Ты поздороваться с людьми нормально не можешь». Во многом выбор профессии был сделан вопреки его словам, чтобы доказать себе и ему, что она лучше и сильнее, чем о ней думают, а вовсе не из большой любви к писанине или общению. Особого таланта Кира в себе никогда не чувствовала, хотя иногда на нее нападало вдохновение. Правда, очень редко.
Спустя десять лет в профессии она наконец-то признала, что журналист из нее вышел весьма посредственный. И чтобы стать этой посредственностью, пришлось проделать над собой дьявольски сложную работу. Она вообще очень любила сражаться сама с собой. Кира преодолевала свою стеснительность с маниакальной упертостью альпиниста, карабкающегося на Эверест. В результате ее занесло в другую крайность: она перестала бояться вообще всего. Вернее, Кира загнала свои страхи очень глубоко, в какие-то неизвестные ей самой уголки души. Она чувствовала, что этот страх жив, что он бродит по лабиринту бессознательного в поисках выхода, но, как только он приближался к поверхности, она намеренно совершала какой-нибудь дерзкий поступок, и страх отступал перед лицом бравады и эйфории. В общем, Кира научилась кое-как уживаться с собой, а благодаря частым поездкам, она везде чувствовала себя как рыба в воде. Мало того, нажила себе перманентную тягу к смене мест, которую называла «зудом путешественника».
Кира села за столик уличного кафе и принялась наблюдать за прохожими и посетителями. Когда-то это было их любимым занятием с Максимом: они выбирали «жертву» – кого-то из посетителей их любимого кафе в одном из московских переулков – и придумывали ей мысли, диалоги, ситуации, исходя из внешнего вида, манеры одеваться и тех значительных мелочей, что создают образ человека. Иногда получались весьма любопытные персонажи. По крайней мере, они всегда могли переключиться на это занятие, если между собой им было не о чем поговорить.