Можно предположить три возможных объяснения иконической природы генотипических сигналов.
(1) Даже генотипически детерминированные сигналы появляются в жизни фенотипа не в качестве изолированных элементов, а как необходимые компоненты сложной матрицы поведения, которая по меньшей мере отчасти является выученной. Возможно, что иконическое кодирование генотипически детерминированных сигналов упрощает их ассимиляцию в эту матрицу. Может существовать экспериментальный "учитель", выборочно действующий в направлении благоприятствования тем генотипическим изменениям, которые дают путь скорее иконической, чем произвольной сигнализации.
(2) Сигнал агрессии, ставящий сигнальщика в положение готовности к атаке, возможно, имеет большую ценность для выживания, чем имел бы более произвольный сигнал.
(3) Ясно, что, когда генотипически детерминированные сигналы влияют на поведение других видов, эти сигналы должны быть иконическими, чтобы быть воспринятыми системами этих других видов. Например: метки или позы, имеющие предупредительный эффект; движения, способствующие маскировке или отпугивающей мимикрии. Однако во многих случаях возникает интересный феномен, когда достигается вторичный статистический иконизм. Labroides Dimidiatus, небольшой тихоокеанский губан, живущий за счет эктопаразитов других рыб, ярко окрашен и двигается ("танцует") легко различимым образом. Нет сомнений, что эти характеристики привлекают других рыб и являются частью сигнальной системы, которая приводит к тому, что другие рыбы позволяют чистильщику приближаться к себе. Но у вида Labroides есть подражатель, саблезубая морская собачка (Aspidontus Taeniatus), чьи похожие движения и окраска позволяют подражателю приближаться к другим рыбам и откусывать у них куски плавников (Randall, Randall, 1960).
Ясно, что окраска и движения подражателя иконически "представляют" чистильщика. Но как быть с окраской и движениями последнего? Все, что изначально требовалось, - это чтобы чистильщик был ясно виден и различим. Не требовалось, чтобы он представлял что-то еще. Но из рассмотрения статистического аспекта системы становится ясно, что если морские собачки сильно расплодятся, то отличительные черты губана станут иконическим предупреждением и прежние кормильцы губанов станут их избегать. Необходимо, чтобы сигналы губана ясно и бесспорно представляли губана, т.е. сигналы, хотя, возможно, первоначально и неиконические, многократным воздействием должны достигать и поддерживать некий самоиконизм. "Что скажу три раза тому верьте". Но эта необходимость самоиконизма может также возникать и внутри вида. Генотипический контроль сигнальной системы гарантирует необходимую повторяемость, которая могла бы быть лишь случайной, если бы сигналам нужно было обучаться.
(4) Есть основания утверждать, что генотипическое детерминирование адаптивных характеристик в известном смысле более экономно, чем достижение аналогичных характеристик посредством соматических изменений или фенотипического обучения. Этот вопрос обсуждался в другом месте (Bateson, 1963). Коротко: утверждается, что у любого организма соматическая адаптивная гибкость и/или способность обучаться лимитированы и требования, предъявляемые к этим способностям, будут уменьшаться при генотипических изменениях в любом соответствующем направлении. Следовательно, такие изменения будут иметь ценность для выживания, поскольку
будут освобождать для других целей драгоценные способности к адаптации и обучению. Это выливается в спор об эффекте Болдуина (Baldwin). Продолжение этого спора означало бы, что иконический характер генотипически контролируемых характеристик сигнальной системы в некоторых случаях может быть объяснен предположением, что эти характеристики некогда были выучены. Конечно, эта гипотеза не подразумевает какой-либо вид ламаркистской наследственности. Вполне очевидно, что:
a) фиксация значения любой переменной в гомеостатическом контуре посредством такой наследственности скоро привела бы к заклиниванию гомеостатической системы тела;
b) никакой объем модификаций зависимых переменных в гомеостатическом контуре не сможет изменить смещение (bias) контура.
(5) Наконец, неясно, на каком уровне могло бы действовать генетическое детерминирование поведения. Выше утверждалось, что организму проще обучиться иконическим, нежели более произвольным кодам. Возможно, что генотипический вклад в такой организм мог бы принять форму, не фиксирующую данное поведение, а делающую его более легким для обучения, т.е. скорее форму изменения специфической способности обучаться, чем изменения генотипически детерминированного поведения. Такой вклад генотипа имел бы очевидные преимущества, поскольку работал бы заодно с онтогенетическими изменениями.
Итак, подведем итог дискуссии:
(1) Вполне понятно, что ранний (в эволюционном смысле) метод создания избыточности должен был быть иконическим кодированием типа "часть вместо целого". Внешняя ("небиологическая) вселенная содержит избыточность этого типа, и при развитии кода коммуникации можно ожидать, что организм воспользуется тем же приемом. Мы отметили, что "часть" можно отщепить от целого, поэтому демонстрация клыков может означать возможную, но пока несуществующую драку. Все это обеспечивает базу для объяснения коммуникации посредством "движений, отражающих намерение" и т.п.
(2) Отчасти понятно, что подобные приемы кодирования иконическими частями могли зафиксироваться в генотипе.
(3) Утверждалось, что сохранение этой примитивной (и, следовательно, непроизвольной) сигнальной системы в человеческой коммуникации, касающейся личных отношений, объясняется потребностью в честности в этих вопросах.
Однако эволюция вербального неиконического кодирования остается необъясненной.
Исследования афазии, характеристики языка, а также элементарный здравый смысл говорят нам, что существуют многочисленные компонентные процессы создания и восприятия вербальной коммуникации, и язык распадается, если прерывается любой из этих процессов. Возможно, каждый из этих процессов должен стать фокусом отдельного исследования. Здесь, однако, я рассмотрю только один аспект вопроса: эволюцию простого изъявительного высказывания.
Интересную промежуточную ступень между иконическим кодированием у животных и вербальным кодированием человеческой речи можно обнаружить в человеческих сновидениях и мифах. В теории психоанализа говорится, что продуцирование сновидения характеризуется мышлением "первичного процесса" (Fenichel, 1945). Сновидения, вербальные они или нет, следует рассматривать как метафорические высказывания, т.е. референтами сновидения являются те взаимоотношения, которые сновидящий сознательно или бессознательно воспринимает в мире бодрствования. Как и во всех метафорах, relata остаются без упоминания, и на их местах возникают другие вещи такого рода, что взаимоотношения между этими замещающими вещами будут теми же, что и между relata в мире бодрствования.
Идентификация в мире бодрствования тех relata, на которые ссылается сновидение, превратило бы метафору в сравнение, однако в общем случае сновидение не содержит сообщений, явно выполняющих эту функцию. В сновидении нет сигнала, который говорил бы сновидящему, что это - метафора, либо говорил, чем мог бы быть референт метафоры. Сновидение также не содержит времени. Время раздвигается, как телескоп, и репрезентации прошлых событий в реальных или искаженных формах могут иметь своим референтом настоящее, или наоборот. Паттернам сновидения свойственна вневременность.
Театральный занавес и обрамление сцены информируют аудиторию, что действие на сцене - "только" игра. Исходя из этого фрейма, режиссер и актеры могут попытаться вовлечь аудиторию в иллюзию реальности, кажущуюся столь же непосредственной, как и переживание сновидения. Как и сновидение, пьеса имеет метафорическую ссылку на внешний мир. Однако в сновидении, если только сновидящий частично не осознает факт сна, нет занавеса и нет фрейминга действия. Частичное отрицание - "это только метафора" - отсутствует.